материалах сельских судов зафиксировано огромное количество преступлений и проступков, связанных с лесным хозяйством, и их число продолжало расти в течение многих лет, сократившись лишь после 1850-х годов, когда к таким правонарушениям стали относиться более мягко. Но доперестроечный период наложил свой отпечаток на народную мысль, и многие народные легенды обрекают лесного сторожа на вечное проклятие, обрекая его после смерти бродить по лесам, которые он когда-то патрулировал.
Однако в Арьеже конфликт сохранял свою остроту гораздо дольше, чем в других районах. Масштабное насилие там вспыхнуло еще в 1829 г., когда "демуазели" - группы крестьян, переодетых в длинные рубахи и чепцы, часто с почерневшими лицами, вооруженные иногда ружьями, но в основном топорами дровосеков, - внезапно и ночью бросились на жандармов, лесную стражу, тюрьмы и ограничивающих землевладельцев. Война демуазелей (так ее называли) отражала недовольство людей, которым закон, практически любой закон, но лесное законодательство в особенности, казался чуждым и разрушительным. Чувство несправедливости захлестнуло их. В 1848 году Генеральный совет Арьежа объяснил, что крестьяне стали ненавидеть сами леса и надеялись, что, опустошив их, они избавятся от своих угнетателей. Летом того же года главный правительственный прокурор в Тулузе, сообщая о лесных пожарах, возникающих в его юрисдикции, и о набегах с целью изувечить деревья, признал, что "сельское население этих районов проникнуто мыслью о том, что они несправедливо лишены права собственности, которым они обладали с незапамятных времен". Об этом говорится в одной из их песен - одной из многих:
Nous boulen exulp aquesto montagno, He que noste ben,
Et que nous apparten....
Они хотят украсть нашу гору, Которая является нашим добрым достоянием,
А что принадлежит нам....
Ситуация усугублялась властным и коррумпированным характером персонала, которому было поручено следить за соблюдением закона. Во многих отчетах градоначальников и других чиновников за 1843-59 гг. говорится о чужих для региона лесничих и лесных агентах, не знающих местных обычаев и прав, не говоря уже о потребностях, а главное - плохо оплачиваемых и, как правило, коррумпированных, помыкающих местным населением. Неудивительно, что тлеющее недовольство раз за разом выливалось в открытое восстание: в 1829-30, 1842, 1848 и вновь, хотя и с меньшей силой, в 1870-71 гг. В 1879 г. субпрефект Прадеса (Пиренеи-Ориенталии) с облегчением отмечал, что трения ослабли, а беспорядки стали реже. Хотя Мишель Шевалье отмечает, что в округе Сен-Пале (Басс-Пиренеи) в 1856 г. продолжали происходить жестокие столкновения, в частности, в 1895 г. из-за предложенной правительством плантации пихты в Гузе, судебные протоколы свидетельствуют о постепенном принятии новых условий "*. Однако в дальнейшем их число резко сократилось - до 29 в 1866 г., 32 в 1880 г. и всего лишь семи в 1905 г.". Уменьшение численности населения, появление новых источников дохода, да и просто время окончательно превратили прошлые правонарушения в современные.
Еще одним источником разногласий стало право на охоту. В Жерсе грандиозное побоище на деревенском празднике, в ходе которого двое жандармов получили серьезные травмы, а 15 человек в итоге были заключены в тюрьму, было в первую очередь объяснено народным недовольством по поводу введения повышенной платы за разрешение на охоту и превратилась в основной источник дохода или удовольствия всех, кроме самых зажиточных крестьян, и это приносило постоянные неприятности. Чаще всего в сельских судах Второй империи рассматривались не кражи, а нарушения правил охоты. В Базасе (Жиронда) в 1856 г. было зафиксировано 45 нарушений правил охоты против 43 краж; в 1867 г. - 92 против 41. Аналогично в Шатолене (Финистер) в 1856 г. - 86 против 71, в 1867 г. - 95 против 72. Число случаев, по-видимому, уменьшилось с облегчением законов Третьей республики: в Базасе с g2 в 1867 году до 53 в 1909 году (данные за 1880-е годы отсутствуют); в Шатолене с 95 в 1867 году до 52 в 1880 году и 31 в 1906 году".
Законодательство, конечно, порождало преступность: правонарушениями становились и такие привычные занятия, как попрошайничество, пьянство, гульбище, заготовка дров, торговля без разрешения. Модернизация тоже породила преступность. Призыв на военную службу привел к неявке, дезертирству, членовредительству, чтобы избежать призыва, - все это уголовные преступления. Использование традиционных мер и весов стало незаконным. Новые гигиенические нормы, регулирующие врачебную практику или среднюю медицину, стали уголовными преступлениями.
Улучшение питания способствовало тому, что предприимчивые люди не только продавали фальсифицированное молоко, но и обходили ограничения на продажу перца (1907 г.) и горчицы (1913 г.). После введения почтовых марок был принят закон (1849 г.), согласно которому повторное использование гашеных марок считалось преступлением. Здесь мы видим особенно яркий пример того, как новинки становятся обыденностью. В материалах гражданского суда Сент-Мена за 1850-е годы числится 18 преступлений на эту тему, за 1860-е - 4, за 1870-е - 4, за 1880-е - 2, причем последнее - в 1886 году. Суд Базаса (Жиронда) рассмотрел 12 таких преступлений в 1856 г., ни одного в 1867 г., одно в 1880 г. и ни одного в последующем. Из первых четырех проступков два были совершены девушками, которые были освобождены за то, что, очевидно, не знали, что такое марки ("эти маленькие картинки", - назвал их один из обвиняемых). На железных дорогах также появились правила и их нарушения. В Базасе их число возросло с двух в 1867 г. до 19 в ргог. В Шатолене в 1886 г. одиннадцатилетний мальчик был оштрафован за то, что бросил яблоко на полосу отвода железной дороги Нант - Ландерно".
Но если модернизация могла создавать новые преступления или, по крайней мере, законодательно закреплять их, то она также работала над устранением или изменением старых. Так, в Шато-Лене количество преступлений, связанных с переворотами и благословениями, с 1856 по 1906 г. увеличилось почти в три раза"°, но это изменение отнюдь не свидетельствует о росте насилия, а объясняется большей готовностью подавать жалобы на действия, которые давно считались само собой разумеющимися. Очевидно, что изменился и характер обвинений. Стало меньше драк и все больше жалоб от женщин, особенно жен, для которых в свое время периодические или регулярные порки были в порядке вещей. Конечно же, мысль о судебных издержках помогла удержать многих нетерпеливых. Мальчик, бросивший яблоко на рельсы, был оштрафован всего на один франк, но с учетом судебных издержек его родители заплатили в общей сложности около 50 франков. Избиение своей жены могло стоить всего пять франков, избиение чужой женщины - в четыре раза больше, а хорошая драка между мужчинами могла привести к нескольким дням тюрьмы с
