нужен ни Слон, ни мистер Джо, ни кто-нибудь еще. Эрл сказал, что разберется. Вот и пусть разбирается. Вся проблема – в старом Пиджаке. Что ты с этим-то будешь делать?
Димс ответил не сразу. Лампочка сказал «ты», а не «мы». Димс запомнил это на потом и снова приуныл. Сперва он сказал им про муравьев, а они с трудом вспомнили. Защищать наш корпус! Вот в чем была цель. Бороться за Правое Дело. Защищать нашу территорию! Им на это вообще наплевать. Теперь вот Лампочка говорит «ты». Жаль, здесь нет Сладкого. Сладкий ему предан. И не ссыт. Но мать Сладкого отправила его в Алабаму. Димс писал и спрашивал, можно ли приехать в гости, и Сладкий ответил «давай», но когда Димс послал второе письмо, Сладкий так и не ответил. Теперь доверять можно было только Шапке, Чинку, Вэнсу и Палке. Так себе бригада, если к ним наведаются Вотч-Хаусес. Лампочку, подумал он с горечью, можно списывать со счетов.
Димс повернулся к Шапке, и голову прострелила боль от уха. Он поморщился и спросил:
– Пиджака видели?
– Иногда. Бухает, как обычно.
– Но он поблизости?
– Не всегда. Но вообще да. И Толстопалый тоже, – сказал Шапка, имея в виду слепого сына Пиджака. Палый был любимчиком Коз-Хаусес, свободно бродил в окрестностях, домой его часто приводил кто-нибудь из соседей, на кого он натыкался. Парни знали его всю жизнь. Он был простой мишенью.
– Толстопалого трогать не нужно, – сказал Димс.
– Да я просто сказал.
– Чтоб никто не наезжал на Толстопалого.
Все трое помолчали, пока Димс моргал, погрузившись в мысли. Наконец он заговорил:
– Ладно, пусть Эрл разбирается с моими проблемами – но только в этот раз.
Два парня тут же помрачнели. У Димса еще больше запаршивело на душе. Они просили заняться Пиджаком, теперь он согласился, а они тут же раскисли. Твою мать!
– Хватит кукситься, – сказал он. – Вы сказали, что так надо, – значит, надо. Иначе Вотч-Хаусес придет на наш двор. Так пусть Эрл разбирается с Пиджаком.
Оба парня уставились в пол. Друг на друга они глаз не поднимали.
– Такая здесь жизнь.
Они все еще молчали.
– Это последний раз, когда мы допускаем Эрла в наши дела, – сказал Димс.
– Фишка в том… – начал тихо Шапка и осекся.
– В чем?
– Ну…
– Да вы задолбали, – сказал Димс. – Так ссытесь перед Эрлом, что хотите, чтобы он решал наши проблемы. Ну ладно, я согласился. Забились. Пойдите и скажите – флаг ему в руки. Я и сам могу сказать, когда встану на ноги.
– Есть кое-что еще, – сказал Шапка.
– Тогда выкладывай!
– Фишка в том, что, когда вчера приходил Эрл, он спрашивал и насчет Сосиски.
Еще один удар. Сосиска – друг. В былые деньки он помогал Пиджаку с бейсболом. Каждый месяц Сосиска раздавал сыр их семьям. Все знали про Сосиску и сестру Бибб, органистку церкви Пяти Концов. А еще она была тетей Шапки.
«В этом и беда, – подумал Димс. – В этом хреновом зассанном районе все друг другу родственники».
– Эрл, похоже, думает, что Сосиска прячет Пиджака, – сказал Шапка. – Или что Сосиска стучит на нас копам.
– Ни на кого Сосиска не стучит, – хмыкнул Димс. – Мы работаем прямо у него под носом. Он не крыса.
– Это знают все в Козе. Но Эрл не из Коза.
Димс посмотрел на Шапку, потом на Лампочку. Один был озабочен, другой – испуган. Он кивнул.
– Ну ладно. Предоставьте все мне. Эрл не наедет на Сосиску. Я с ним поговорю. А пока что слушайте: в следующую неделю-две будет Марш Муравьев. Вы двое – дежурьте на крыше девятого корпуса по очереди, как раньше. Скажете, когда придут муравьи. Только вы знаете, как их опознать.
– На фига? – спросил Лампочка.
– Просто делайте. Когда засечете их признаки, то дуйте за мной, где бы я ни был. При первых же признаках – за мной. Усекли? Помните же признаки, да? Знаете, чего ждать?
Они кивнули.
– Назовите.
Ответил Шапка:
– В маленьком коридорчике рядом с крышей бегут мыши и крысы. И еще там лезет куча тараканов.
– Вот именно. Зовите меня, если увидите. Понятно?
Они кивнули. Димс посмотрел на часы. Почти полдень. Тянуло в сон; лекарство подействовало.
– Спускайтесь и помогайте Палке зарабатывать. Расставьте дозорных на корпуса и заплатите потом, а не заранее. Шапка, перед тем как пойдешь на двор, загляни на крышу девятого.
Он заметил их встревоженные выражения.
– Спокуха, – сказал он. – Все по плану. Скоро дела вернутся к норме.
На этом Димс лег на бок, забинтованным ухом к потолку, закрыл глаза и уснул сном несчастного мальчишки, что в одночасье стал тем, кем всегда хотел быть: не пацаном из одной из худших застроек Нью-Йорка, не бедолагой без мечты, без дома, без цели, без уверенности, без устремлений, без ключей от квартиры, без заднего дворика, без Иисуса, без репетиций марширующего оркестра, без матери, которая его слушает, без отца, который его знает, без двоюродного брата, который научит, что хорошо, а что плохо. Не пацаном, что в тринадцать лет умел бросать бейсбольный мяч со скоростью сто двадцать пять километров в час, потому что тогда это было единственное в его жалкой жизни, что ему мало-мальски подчинялось. Все это осталось в прошлом. Теперь он мужчина, который держит жизнь за горло, и ему нужно сыграть по-крупному, любой ценой. Такова игра.
8. Берлога
Через три дня после того, как Сосиска предрек его участь, Пиджак решил заглянуть в Вотч-Хаусес к своему приятелю Руфусу.
Несмотря на предсказание Сосиски, что мир рухнет, Пиджак никаких признаков того не видел. Он, как всегда, шатался по девятому корпусу, спорил с Хетти в коридоре, потом плелся в офис соцслужбы в центре Бруклина, где на него, как обычно, не обратили внимания, потом – на свои халтурки. Прихожанки из Пяти Концов согласились по очереди сажать Толстопалого на автобус до общественного центра и даже брали его к себе переночевать. «Пять Концов заботятся о своих», – хвастался перед друзьями Пиджачок, хотя ему приходилось признать, что друзей у него становилось все меньше и меньше после того, как умерла Хетти и пропали те рождественские деньги. Прихожанки, помогавшие с Толстопалым, об этом даже не заикались, из-за чего он чувствовал себя еще более виноватым. Он видел, как они каждую неделю кладут на поднос для сборов конверты с долларами и четвертаками. Уже заходил для очистки совести в кабинет пастора Го после обсуждения Библии.
– Я эти деньги не прятал, – сказал он пастору Го.
– Я понимаю, – ответил пастор. Он был веселым и добродушным человеком с приятной внешностью, ямочкой на подбородке и золотым зубом, сверкавшим, когда он улыбался, то есть часто. Но в тот день пастор не улыбался. А казался обеспокоенным. – Кое-кто из общины недоволен, –
