- Так и бывает при гипертоническом кризе. Это значит, кровяное давление поднялось настолько, что ты могла умереть. Сертралин в комбинации с ИМАО[48] убивает, в достаточном количестве. Да еще с отравлением от такого количества лития - я бы сказал, тебе повезло, что ты еще с нами.
- Маме иногда кажется, что у нее галлюцинации.
- Сертралин, кстати говоря, - это Золофт, который ты хранила вместо того, чтобы выкинуть, как предписывается при смене курса лекарств.
- Говорит, я большую дыру прожевала. Но кто знает.
Доктор выбрал вторую любимую ручку из ряда в нагрудном кармане белого халата и сделал какую-то пометку на новой карте Кейт Гомперт этого конкретного психиатрического отделения. Среди ручек в кармане торчала резиновая головка диагностического молоточка. Он спросил Кейт, может ли она ему объяснить, почему хотела покончить с собой. Злилась ли на себя. На кого-то другого. Или ей стало казаться, что в ее жизни больше нет смысла. Не слышала ли голосов, которые велели сделать себе плохо.
Внятного ответа не последовало. Дыхание девушки замедлилось до просто частого. Доктор решил пораньше сделать высокую медицинскую ставку и спросил Кейт, не было бы проще, если бы она перевернулась и села, чтобы они говорили друг с другом более нормально, лицом к лицу.
- Я сижу.
Врач держал ручку наизготовку. Его медленный кивок был тщательным, вежливо озадаченным.
- Хочешь сказать, тебе сейчас кажется, будто ты уже находишься в сидячем положении?
Она надолго закатила глаза, многозначительно вздохнула, затем перевернулась и села. Кэтрин Энн Гомперт, вероятно, решила, что перед ней очередной психиатр с нулевым чувством юмора. Видимо, потому, что не понимала строгих методологических пределов, которые диктовали, насколько ему, врачу, нужно быть буквальным с поступившими в психиатрическое отделение. Не просто потому, что шутки и сарказм здесь обычно чересчур содержательны и обладали клиническим значением, чтобы не принимать их всерьез: сарказм и шутки обычно являлись бутылкой, в которой пациенты с клинической депрессией отправляли самые безысходные крики о помощи. Врач - который, кстати, был не доктор наук, а ординатор, на двенадцатинедельноq практике в психиатрическом - предался размышлениям об этом медицинском правиле, пока пациентка деланно сложно доставала из-под себя тонкую подушку, прислоняла к быльцу у голой стены и опала на нее, скрестив руки на груди. Врач решил, что ее открытая демонстрация раздражения могла либо нести позитивный посыл, либо вообще ничего не значить.
Кейт Гомперт уставилась в точку за левым плечом врача.
- Я не хотела сделать себе плохо. Я хотела себя убить. Большая разница.
Врач спросил, не могла бы она объяснить, в чем, по ее мнению, здесь разница.
Задержка, предшествующая ответу, была всего на миг дольше, чем пауза в обычном мирском разговоре. Врач не имел представления, на что указывает это наблюдение.
- А у вас тут много разных видов суицидников?
Ординатор не стал уточнять, что Кейт Гомперт имеет в виду. Она удалила одним пальцем какое-то вещество из уголка рта.
- По-моему, должны быть разные виды суицидников. Я не из тех, у которых ненависть к себе. Тип, который типа «Я дерьмо и миру будет лучше без несчастного меня», который думает так, а сам все представляет, что все скажут на его похоронах. Встречала таких типов в отделениях. Несчастный-я-ненавижу-себя-накажите-меня-приходите-ко-мне-на-похороны. А потом показывают фотки 20х25 своей дохлой кошки. Это все хрень, сплошная жалость к себе. Это хрень. У меня нет особых проблем. Меня не завалили на экзамене, не бросили. Эти типы. Вот они делают себе плохо. - и все при этой интригующей, тревожной комбинации пустой маски лица и обыденно оживленного разговорного тона. Кивочки врача были задуманы не как ответы, но как поощрения продолжать: Дрецке называл их Моментумизерами.
- Я не особенно хочу делать себе больно. Или, типа, наказать. Я себя не ненавижу. Просто хочу, чтобы меня выпустили. Больше не хочу играть.
- Играть, - ободрительно кивая, черкая короткие пометки.
- Я хочу просто потерять самосознание. Я совсем другой тип. Хотела перестать себя так чувствовать. Если бы я могла просто впасть в реально длинную кому, так бы и сделала. Или пройти шоковую терапию и стряхнуть с себя все, тоже так бы и сделала. Вместо таблеток.
Врач записывал с великим усердием.
- Последнее, чего я хочу, - это боль. Я просто больше не хотела так себя чувствовать. Я не верю... не верила, что это ощущение уйдет. Не верю. До сих пор. Лучше ничего не чувствовать, чем это.
Врач смотрел с живым, но и отрешенным интересом. Его глаза казались чрезвычайно увеличенными за привлекательными, но толстыми очками, оправа которых была стальной. Пациенты на других этажах во время обходов иногда жаловались, что им иногда кажется, будто они в банке, а он пристально изучает их из-за толстого стекла. Он говорил: «А ощущение желания прекратить твое ощущение смертью, таким образом?..»
Она вдруг затрясла головой - неистово, сердито.
- Ощущение - это почему я хочу смерти. Ощущение - причина, по которой мне хочется умереть. Я здесь потому, что хочу умереть. Вот почему я в палате без окон с решетками на лампочках и без замка на туалете. Вот почему у меня забрали шнурки и ремень. Но вот я заметила, что ощущение-то они не забрали, да.
- Ощущение, о котором ты говоришь, то же самое, что ты чувствовала и при других припадках депрессии, Кэтрин?
Пациент ответила не сразу. Она вытянула одну ногу из кроссовка и коснулась голой ноги носком другого кроссовка. Ее глаза следили за ее действиями. Беседа, кажется, помогала ей сосредоточиться. Как и большинство депрессивных пациентов, она лучше функционировала во время сосредоточенной деятельности, чем в стазисе. При обычном парализованном стазисе пациентов разжевывал на части их собственный разум. Но помогать им отыскать занятия, чтобы сосредоточиться, всегда требовало титанических усилий. Большинство ординаторов находили пятый этаж депрессивным местом для практики.
- Я, наверное, пытаюсь понять: то ощущение, о котором ты говоришь, ассоциируется у тебя с депрессией?
Ее взгляд переместился.
- Вы его так называете, да.
Врач несколько раз медленно щелкнул ручкой и объяснил, что ему сейчас интересней узнать, как она сама называет это ощущение, ведь это все же ее ощущение.
Продолжилось изучение движений ноги.
- Меня бесит, когда люди так его называют, потому что я всегда думала, что депрессия - это когда очень грустно, становишься тихий и меланхоличный, и просто сидишь у окна и вздыхаешь, или лежишь и в потолок смотришь. Состояние, в котором на все наплевать. Такой унылый вариант состояния покоя, - теперь она казалась врачу решительно оживленней, хотя все еще как будто не могла ответить на его взгляд. Дыхание снова участилось. Врач вызвал в памяти классические случаи гипервентиляции, характеризующиеся карпопедальными спазмами, и напомнил себе внимательно наблюдать за руками и ногами пациентки во время беседы на предмет признаков тонического сокращения, в случае которого следует назначить кальций внутривенно с процентным содержанием соли, которое нужно будет быстро уточнить по конспектам.
- Ну, это, - она указала на себя, - не состояние. Это ощущение. Я чувствую его повсюду. В руках и ногах.
- Значит, оно включает карпопе... твои руки и ноги?
- Все. Голова, горло, задница. В животе. Оно везде. Не знаю, как его назвать. Я как будто не могу из него выглянуть, чтобы понять, что это такое. Это скорее ужас, а не печаль. Как будто вот-вот случится что-то ужасное, самое ужасное, что можно представить - нет, даже хуже, чем можно представить, потому что еще есть ощущение, что надо что-то немедленно сделать, чтобы остановить ужасное, но я не знаю, что, и вдруг оно случается, все время, вот-вот случится и уже случается, и все одновременно.
- То есть, по твоим словам, важной чертой твоей депрессии является тревога.
Теперь было неясно, врачу она отвечает или нет.
- Все становится ужасным. Все, что видишь - уродливое. Есть слово «аляповатое». Доктор Гартон как-то раз сказал «аляповатое». Подходит. И звуки все резкие, колючие и резкие, как будто у каждого звука вдруг выросли зубы. И пахнет гадко, даже если только из душа. Даже какой смысл мыться, если все равно несет так, будто опять надо в душ.
Врач, пока все это записывал, какой-то момент казался скорее заинтригованным, чем озабоченным. Он предпочитал рукописные записи лаптопу, потому что ему казалось, будто врачи, которые печатают во время беседы на клавиатуре, производят бесстрастное впечатление.
Пока врач писал, лицо Кейт Гомперт на миг исказилось.
- Блин, я больше всего на свете боюсь этого ощущения. Больше боли, или больше смерти мамы, или загрязнения окружающей среды. Чего угодно.
