Антона Шаповала уже не было на «Скором». Я заметил его на палубе «Бодрого». Без бушлата и бескозырки, в суконной форменной рубахе, носился он от пушки к пушке, спускался в машинное отделение, выбегал наверх, говорил что-то матросам, разъяснял, убеждал, просил, уговаривал.
На «Бодром» и «Сердитом» взвились красные флаги. Заработали машины. На остальных миноносцах офицеры и кондукторы загоняли матросов в кубрики.
От Адмиральской пристани отвалил катер под флагом командующего. В парадной форме, увешанный орденами, стоял на кормовом сиденье свиты его величества контр-адмирал Иессен.
«Как это он осмелился? — удивился я. — Боится попасть в немилость царю. Сейчас начнет изворачиваться».
Саженях в сорока от миноносцев, стоявших у пирса, катер остановился.
— Одумайтесь, матросы! Что вы делаете? — срывающимся тонким голосом закричал Иессен. — Вы затеяли в крепости бунт. Ну что же это такое?
Из расшитого золотом мундира белело скопческое лицо адмирала. Он уговаривал, требовал.
— Я приказываю прекратить беспорядки, пока не поздно. Обещаю всем вам прощение…
— Знаем таких, — ухмыльнулся стоявший позади меня рулевой Гвоздеев.
— А мы тебе сами сейчас концы наведем, — крикнул Решетников, медленно прижимая к плечу приклад винтовки.
Над водой раздался сухой короткий хлопок. Вслед грохотнули еще два выстрела. Эхо звучало долго. Решетников и незнакомый матрос били с колена, целясь. Иессен крикнул что-то и лег на дно катера. Матросы на «Скором» видели, что адмирал жив и даже не ранен, но стрелять перестали. Катер, набрав скорость, быстро удалялся.
Не успела улечься волна, поднятая его винтом, как на середине бухты, напротив Строительного порта, стал номерной миноносец. На его низкой мачте трепыхался брейд-вымпел заведующего отрядом. Капитан второго ранга Балк стоял на мостике с мегафоном в руке. Грузный, спокойный, уверенный в себе.
— Прекратить безобразия! — направив мегафон в сторону миноносцев, громким, командным голосом приказал Балк. — Наведите на мачтах порядок. Уберите красное.
— Ч-черт! Принесла же его нелегкая, — выругался Антон Шаповал, прибежав на бак, где стояли Решетников, Пушкин и Пойлов. Увидев номерной миноносец с наведенными орудиями, Шаповал перешел с «Бодрого» на «Скорый».
— Эй, на номерном! Вы слышите меня? — закричал Шаповал.
Оттуда не ответили.
— Товарищи! Комендоры! Уходите от орудий. Не мешайте святому делу, — сложив рупором руки, опять закричал Шаповал. — Не станем пятнать совесть пролитой братской кровью!
Комендоры на номерном стали отбегать от орудий. Некоторые уходили вниз. Балк грозно прикрикнул на них.
— По мостику номерного, огонь! — скомандовал Антон Шаповал.
Решетников, Пушкин, Золотухин, Пойлов да двое с чужих миноносцев стали стоя стрелять из винтовок. Я почувствовал тугие удары воздуха по лицу, ощутил кисло-едкий запах сгоревшего пороха.
Балк даже не сдвинулся с места, лишь поднял предостерегающе руку.
— Что вы делаете? — крикнул он удивленно. — Прекратите стрельбу!
Выстрелы звучали непрерывно. Казалось, где-то за сопкой чьи-то сильные руки мяли громадный лист жести. Черный мундир капитана второго ранга Балка о золотыми погонами был ненавистен восставшим матросам.
Упал командир миноносца. Унесли раненого вахтенного начальника. Балк не уходил. Он собрался что-то крикнуть, но лишь охнул, схватился за плечо и стал падать. Потом приподнялся, поднял руку. Вторая пуля уложила его.
На «Скором» гулко зазвенели звонки, отбивая боевую тревогу. Матросы на ходу надевали чистые тельняшки и бежали на боевые посты. Заработал снарядный элеватор. Хозяин трюмов Иван Пушкин побежал к носовой пушке. Помощник хозяина трюмных отсеков, щупленький, невзрачный Дмитрий Сивовал, странно подпрыгивая, бежал следом. Оба остановились между снарядным погребом и орудием, чтобы подносить снаряды. Хмуря в крутом изломе сросшиеся на переносице брови, Яков Пойлов скомандовал, махнув рукой в сторону штаба крепости.
Клацнул затвор, закрыв казенник. Ствол медленно поднялся.
Взволнованно-строгие лица комендоров выражали готовность сражаться. Было в этом что-то новое, не похожее на то, что приходилось мне видеть перед боем, во время минных атак и артиллерийских дуэлей с японцами.
«Но где же Вика? Что с ней?» — не переставала сверлить меня мысль.
На баке со скрежетом ползла вверх якорная цепь и черными клубами сваливалась в цепной ящик. Восставший корабль выбирал якорь. Работали оба котла. Из труб шел густой, бурый дым. С якорей снимались «Сердитый» и «Бодрый».
«Восставшим кораблям следовать за мной, — семафорил Иван Чарошников, — порядок строя: головным «Скорый», за ним «Сердитый», «Бодрый», «Тревожный», «Маньчжур».
Позывные миноносцев упали. Вместо них заполоскались флажные слова: «Курс — на выход из бухты; ход — девять узлов; огонь — по крепостным батареям; концевому — стрелять по штабу крепости».
Дормидонт Нашиванкин встал на рулевую вахту. Чуть сгорбившись, широко расставив ноги, стоял Дормидонт и, как полагалось рулевому, смотрел перед собой по курсу. На «Скором» действовали точно по Морскому уставу. План съемки с якоря, видимо, был разработан заранее. Я понял, что предстоит бой восставших миноносцев, зажатых в узкой бухте, против крепостной артиллерии и верных правительству судов.
«Неужто Вика останется на «Скором»? — с нарастающей тревогой думал я. — Что же мне делать?..»
«Скорый» отошел от стенки и, выйдя на середину Золотого Рога, дал орудийный залп. Снаряды разорвались во дворе генерал-губернаторского дома.
Следующим залпом снесло часть крыши у здания Морского штаба. Я заметил, как взрывом оторвало от земли молодое деревцо во дворе штаба и ударило им по окнам…
В кильватер «Скорому» вытягивались «Сердитый» и «Бодрый». Следом за ними снялся с якоря «Тревожный» с красным флагом на мачте. В углу мостика с низко опущенной головой стоял Николай Николаевич Оводов. На мостике было много матросов.
На Светланской драгуны теснили рабочих и матросов к зданию Сибирского флотского экипажа. Раздавалось гиканье конников. В ответ грохотали винтовочные выстрелы…
«Безупречному» в этот день полагалось грузиться углем. Вспомнив об этом, я приказал горнисту играть «Аврал». Не успели смолкнуть звуки горна, как на мостик взбежали четверо матросов и сами сыграли «Боевая тревога!». В это время другая группа расклепала якорную цепь. Меня оттеснили в сторону. Возмущенный их своеволием, я задыхался, не в силах выговорить ни слова. Они сдернули с мачты Андреевский флаг, подняли — красный.
