от полицейской гимнастерки, точь-в точь как у него. Кирш провел рукой по гимнастерке, проверил. Нет, все на месте.
Тонкий лучик света прорезал тьму за садовой калиткой. Слышно было, как кто-то слезает с велосипеда. Звякнул велосипедный звонок. Он сунул пуговицу в карман.
— Я приехала домоо-о-ой! — закричала издалека Джойс, куда более радостно, чем Киршу хотелось бы. Прозвучало это так по-домашнему уютно, чуть не с любовью.
Кирш двинулся ей навстречу:
— Он в доме, собирает вещи. Он должен уехать.
Кирш старался говорить тихо и спокойно, но Джойс все равно всполошилась — велосипед вильнул, но она его удержала.
— А, — сказала она, — это ты.
— Я приехал за мистером Блумбергом, чтобы доставить его к губернатору.
— За мистером Блумбергом? — усмехнулась Джойс. — Это арест?
А Блумберг в доме распевал во все горло. «Утром, вечером и днем хорошо с тобой вдвоем» — лилось из распахнутой двери. Пел он фальшиво, на гнусавом уайтчепелском кокни — в обычной речи Блумберга этот акцент обычно не проскальзывал. Потом и сам он появился на пороге, в одной руке папка, в другой — кисти.
— Ладно, хорошо. Поехали.
Джойс засмеялась. Кирш смутился и даже разозлился. Что они тут перед ним комедию ломают?
— Захвати одежду на смену, — сказала она мужу.
— Ща. — Блумберг решительно бросил папку и кисти, повернулся к дому: — Одежду — да, но сначала потанцуем. Иди сюда, любовь моя.
Джойс прислонила велосипед к ограде и чуть не вприпрыжку помчалась к дому.
Блумберг обхватил ее за талию, распевая во все горло: «Де-вуш-ка-мо-я-тан-цу-ет-чарль-стон, чарль-стон…», и принялся лихо отплясывать, выкручивая коленки и дрыгая ногами. Джойс ему вторила, поигрывая воображаемой ниткой жемчуга — и, наконец, утомившись, оба со смехом повалились на кровать. Кирш стоял у крыльца и чувствовал себя чужим на этом празднике, как мальчик, впервые заставший родителей на хмельной вечеринке. Ему очень хотелось крикнуть: «Поторапливайтесь, я не могу ждать всю ночь!» Но присутствие Джойс его сдерживало. Он и так достаточно скомпрометирован — и чего ради?
В конце концов Блумберги угомонились и посерьезнели. И если их бесшабашность была явным вызовом Киршу — свалился как снег на голову и еще командует, но теперь они, казалось, вовсе перестали его замечать, вяло слонялись по комнатушке, собирая одежду, туалетные принадлежности, краски, скипидар, кисти, тряпки, холсты. Кирш подогнал машину задом к калитке и вместе с Блумбергом принялся загружать вещи в багажник, а Джойс тем временем складывала на пол и на заднее сиденье машины дополнительные материалы, которые могут понадобиться художнику для работы. За все это время супруги не перемолвились и словом. Блумберг ходил от дома к машине и обратно насупившись, а лицо Джойс, поначалу мрачное, теперь стало безучастным и даже каменным. Когда вещи были уложены, молчание супругов стало тягостным и давящим. Как затишье перед бурей, подумал Кирш. Он сел за руль, повернул ключ зажигания, мотор ожил и громко судорожно зафыркал, как будто вот-вот заглохнет. Кирш пару раз продавил акселератор, выведя двигатель на более плавный ход.
Блумберг склонился над окошком.
— Дайте нам еще минуточку, — сказал он и, взяв Джойс за руку, повел обратно к дому. Войдя, пинком захлопнул за собой дверь.
У Кирша сердце готово было выскочить из груди. Ему хотелось кинуться за ними следом и стеной встать между Блумбергом и Джойс, чем бы они там ни занимались. Но, конечно, ничего такого он не сделает. Что бы ни происходило между ними сейчас, это уже не так важно. Через пять минут они расстанутся, а потом время и расстояние начнут вбивать между ними клин, разводя их все дальше и дальше, пока не образуется достаточно места для Кирша. Если Джойс казалось, что она все еще любит Блумберга, то Кирш в это верить отказывался. Это не любовь, а болезненная зависимость, богемная слабость — любовь к страдальцу-художнику. Обычное дело для девиц, начитавшихся стихов, особенно для американок, как Джойс. Пронзительная синева английской зимы, картины Блумберга в выстуженной комнате, небрежно повязанный длинный шарф. Ну как тут устоять?
От этих мыслей его отвлек звук открывшейся слева дверцы: Блумберг вернулся.
— Поехали, — сказал он.
Мужчины ехали молча. До резиденции губернатора отсюда было недалеко. Кирш, помня о судьбе Картрайта, жал на акселератор. Повороты проскакивал на полной скорости — рисовальные принадлежности в багажнике тряслись и громыхали. Наверно, он должен что-нибудь сказать Блумбергу, но все, что приходило ему на ум, было связано либо с Джойс, либо с засадой, так что лучше помалкивать.
Они притормозили позади дома. Из ворот тотчас шагнул солдатик с винтовкой на изготовку.
Блумберг, развалившийся на сиденье, сразу же подобрался. И обернулся к Киршу. На его синей рубашке с короткими рукавами проступили темные пятна пота.
— Она хамелеон, — пробормотал он себе под нос.
Кирш смотрел прямо перед собой.
— Увлечется, поиграет и бросит.
— Посмотрим, — ответил Кирш.
— На вашем месте я бы остерегся. Я ее хорошо знаю. Вы видели ее сегодня.
— Если она такая непостоянная, почему же она не ушла от вас?
— У нее спросите, — сказал Блумберг.
Часовой подошел к окошку машины. Узнав Кирша, помахал им рукой: выходите. Кирш хотел еще порасспрашивать Блумберга, но тот был пьян. В любом случае, как только Кирш припарковался, возможности поговорить уже не было: незнакомые люди обступили машину, принялись переносить вещи из багажника и с заднего сиденья в другой автомобиль, побольше.
Росс вышел из кухни, спустился по бетонным ступенькам крыльца. Если он и был озабочен, то виду не подавал. Не обращая внимания на Кирша, он всецело сосредоточился на Блумберге.
— Марк, какой вы молодец, что приехали. — И энергично пожал тому руку. — Приношу извинения за непростительную спешку. Я вам после все объясню, когда вернетесь. Но даю вам слово, избежать этого было нельзя. Послушайте, у вас будут две машины до Аммана, я договорился, что вы переночуете у Фредди Пика. Наутро продолжите путь до Керака, а оттуда на лошадях и на верблюдах — в Петру. В вашем распоряжении будут пятеро из Арабского легиона. Мухаммад Рахман — унтер-офицер. На него можно полностью положиться. Найдет дорогу в пустыне с закрытыми глазами. И никаких забот — ни дрова собирать, ни воду таскать не придется. Предоставьте это им. Вы пишите картины, а они пусть ставят палатку и стелят постель. Вот гляньте-ка…
Росс достал карманный фонарик и развернул на капоте машины Кирша копию приказа — чтобы Блумберг ознакомился. Блумберг прочел выхваченные тонким лучом строчки: «При художнике, когда тот работает, непременно должен находиться один человек».
— Это излишне.
— Я так не считаю. И давайте не будем спорить.
