сиденье. Рахман глянул в зеркало заднего обзора: в сотне метров позади светили фары второй машины, потом вдруг погасли, а затем вынырнули из-за поворота — машины спускались по длинному серпантину, ведущему — и Блумберг увидел в этом глубокий смысл — к самой низкой точке на земле.
Сауд сидел неподвижно на заднем сиденье другой машины, зажатый между двумя легионерами. В салоне воняло застоявшимся табачным дымом и потом. Внезапно водитель притормозил у обочины. Головной автомобиль по-прежнему катил дальше, вниз. Сауд похолодел. Мустафа вышел, открыл пассажирскую дверцу, и мужчины выбрались наружу, последний сначала вытолкнул Сауда, затем вышел сам. Мустафа взял Сауда под локоть и повел его к краю небольшого оврага. Сауд услышал за спиной два щелчка: мужчины заряжали винтовки. Звезды покачнулись над головой. Сауд в панике огляделся: куда бежать?!
— На колени, — приказал Мустафа. — И закрой глаза.
Сауд подчинился. Странно, его почему-то беспокоило только, как бы не запачкать английские школьные брюки. Увидел вдруг дядю, в промасленном фартуке — он все спрашивал, куда полицейские уводят мальчика, потом — как мать, вся в слезах, тянет к нему руку из возмущенной толпы. Где-то совсем рядом послышался смех. Сауд открыл глаза. В свете фар видно было, как Мустафа и двое других, спустившись на пару шагов по склону оврага, мочатся на камни. Сауд поднялся и отряхнул пыль с колен.
— Тебе кто разрешил вставать?
И снова смех.
Мустафа пощелкал языком.
Сауд громко выругался, проклиная их всем скопом. Они перестали смеяться и велели ему садиться в машину.
— Думал, мы тебя пристрелим? Да мы уж скорее его застрелим, — ухмыльнулся Мустафа и кивком указал на машину Блумберга, которая скрылась и вынырнула вновь уже у подножья холма.
На рассвете, когда проезжали Гор[43], Блумберг проснулся от боли в левом плече. Он сел поудобнее и увидел за окном бурный поток, бегущий по камням в теснине: Иордан. Потом дорога долго петляла по голым каменистым склонам, горы обступали ее с обеих сторон, и он завидел впереди, в сотне метров, нечто похожее на гигантский перевернутый черный плуг.
Когда подъехали ближе, Рахман чуть притормозил и указал на плуг рукой.
— Иерихонская Джейн. Немцы подарили туркам, — пояснил он.
— Что-что? — не понял Блумберг.
И тут до него дошло, что над обрывками колючей проволоки и кустиками олеандров возвышается огромная гаубица.
— Это мы так ее назвали?
Блумберг забыл, что и здесь шла война.
Рахман еще сбавил скорость, так что машина едва ползла.
— Алленби дошел досюда, — он махнул рукой направо, — а турки драпали оттуда, — и указал налево.
Рахман говорил с еле заметным раздражением, как будто бегство турок, событие, как представлялось Блумбергу, более чем желанное в то время, было позором для всего региона.
— А вы, — спросил Рахман, — вы служили в британской армии?
— Да.
— Где?
— Во Фландрии. Рисовал карты. Мне было тридцать восемь, староват для окопной жизни, но в конце концов меня отправили на фронт.
— Участвовали в боях?
— Сначала да, немного, потом нет.
— Ранило?
Блумберг мог бы и не поддерживать этот разговор, но он чувствовал, что должен выговориться. Джойс рядом нет, так пусть Рахман послужит жилеткой. И почему бы не вернуться к этому еще раз? Чтобы еще раз проверить, храбрец ом или трус. Хотя, конечно, он и без того знает ответ
— Я сам себя ранил. Отстрелил большой палец на ноге. Лишил ее величество услуг одного присягнувшего бойца. Короче, дезертировал.
— Почему вас не расстреляли?
— Хотели сначала, — ответил Блумберг и усмехнулся. — А потом решили, что худшим наказанием будет оставить мне жизнь.
Рахман улыбнулся. Никто в этой машине, слава Богу, не собирался его жалеть.
— И в чем же заключалось наказание?
— Три недели без денежного довольствия, потом легкие работы, пока рана не зажила.
— А потом?
— Обратно на передовую, как воздаяние за грехи. Был связным, зарисовывал вражеские позиции.
Рахман кивнул.
— Повезло. Здесь бы расстреляли на месте, это точно. Если бы вы были арабом и выстрелили себе в ногу, чтобы не участвовать в бою… — Рахман прищурил глаз и изобразил, что целится из винтовки. — Расстрельная команда.
— А если б я был еврей?
— Так вы вроде и так еврей.
Блумберг засмеялся. Во всем мире чуть не у всех судьба еще ужасней, и никакого снисхождения к его глупым переживаниям ждать не приходится.
Они ехали мимо сонных арабских деревушек на юг по холмистому плато — на взгляд Блумберга, здесь было больше лесов и водоемов, чем в тех местах Палестины, где он побывал. Вдруг, откуда ни возьмись, возник замок — горделиво высился над рекой на скалистом утесе. Однако Рахман не счел этот объект достойным пояснений. Блумберг еще полюбовался пейзажем, потом посмотрел на руки: пальцы чуть заметно подрагивали, дрожь невозможно было унять. Как там Джойс без него? Счастлива, наверное. Если счастье вообще возможно — хотя американцы в это, похоже, верят: вся их культура нацелена на то, чтобы подпитывать иллюзии. Бедная, что он с ней сделал… Предложил ей любовь — и забрал, уговаривал ее писать картины — и ругал их почем зря. Сколько раз он срывал на ней злость и раздражение, тратил ее деньги — как гадко все это. В Лондоне, когда он впервые ее увидел, Джойс была пылкой, увлекающейся и, к счастью, такой и осталась, несмотря на все трудности, но последний год в Вест-Хемпстеде стал для нее настоящим испытанием. Он не мог объяснить ей, что с ним происходит. Он думал, она и так поймет, и она действительно всячески старалась его утешить. Оставалось только надеяться, что со временем он сможет отплатить ей добром за все, что она для него сделала, прежде чем они расстанутся навсегда. Или уже расстались?
Один из легионеров, сидевших позади, проснулся и сказал что-то Рахману, тот проехал еще немного и остановил машину в тени деревьев. Мужчины вышли размять ноги. Через несколько минут подкатила вторая машина, и ее седоки высыпали наружу. Сауд неподвижно стоял возле багажника и глядел вдаль — туда, откуда они приехали. Он расстегнул ворот рубашки и чуть ослабил, но не снял галстук, выданный ему в резиденции губернатора. Грязная марлевая повязка сползла — под ней была запекшаяся кровь.
Блумберг обошел вокруг машины.
— Что с тобой случилось?
Мальчик сначала глянул на легионеров, столпившихся вокруг карты. И хотел было ответить, но Рахман отделился от остальных и что-то резко приказал ему по-арабски.
— Поранился случайно. Ничего особенного, — ответил Сауд.
— Если что, я Марк Блумберг. Думаю, ты сможешь мне помочь кое в чем.
— Да, — ответил Сауд, — я вам помогу.
