Он полз сбоку, со стороны карьера. Как раз оттуда, где громыхнул мощный взрыв и разгорелся бой.
— Ты чего? — непонимающе окрикнул Хаген. — Ремер?!…
— Комрад… комрад… — непрерывно произносили кровавые губы Ремера.
— Сюда, сюда, Ремер. Мы здесь!… — окликнул его Отто. Но он продолжал ползти по выбранному им маршруту.
— Комрад, комрад…
Только тут Хаген заметил, что ползет он как-то странно. Точно волочит за собой какой-то груз. Что у него в руке? Пулемет? Противотанковое ружье? Где он его раздобыл? При следующей вспышке Отто рассмотрел, что это.
XXIII
В левой руке ефрейтор держал свою собственную ногу. Обхватив ее снизу рукой возле самой голени, он держал ее на манер фаустпатрона. Для того, чтобы удобнее было отталкиваться локтями. То, что волочилось за ним… Это не были пулеметные ленты… Его собственные кишки, вывалившиеся из дыры в животе, тяжелой гирляндой елозили по земле. Вместо левой ноги — обрубок, до самого паха. Он, как мог, помогал себе правой, что есть силы отталкиваясь локтями и подошвой сапога.
Он полз прямо на Дитмара.
— Комрад… комрад… — схватил он Дитмара за руку и принялся тыкать в нее оторванной ногой. Видимо, он просил Дитмара о помощи. Чтобы тот помог ему приделать ногу обратно.
Солдат вдруг истерично захохотал. Он пытался вырваться, но Ремер цеплялся, судорожно хватал его за рукава шинели. Ефрейтор агонизировал.
Высвободившись, Дитмар быстро-быстро отполз от умирающего.
— Ногу… ногу подвернул… Представляешь, ха-ха… ногу!… — кричал Дитмар. Он не мог успокоиться. Все его одутловатое, с отвислыми щеками лицо истерично тряслось от смеха. Наверняка он подвинулся рассудком. Слышать его безумный хохот в этом ночном аду было невыносимо. Отто чувствовал, что еще секунда, и он тоже сойдет с ума.
— Заткнись! — выругавшись, крикнул Отто. Он медленно подползал к зашедшемуся в истерике солдату Но тот, точно устроив игру в догонялки, пополз прочь от Хагена. Вперед, в сторону русских. Он продолжал смеяться и повторять:
— Я подвернул ногу… я подвернул ногу… А он мне принес свою… На замену… Ха-ха… на замену…
— Стой, куда?! — Отто, не выдержав, поднялся на ноги. Пригибаясь, насколько возможно, он бросился следом за Дитмаром. Но тот точно ждал этого. Он с сумасшедшей скоростью вскочил на ноги.
— Не догоните!… У меня новая нога… Новая нога…
Встав во весь рост, он веером пустил в темноту очередь из автомата и побежал вперед.
Сразу несколько трассерных лент пересеклись на темнеющем силуэте фигуры Дитмара. Пули кромсали и дырявили тело солдата, выпуская на волю его сумасшедшую душу.
XXIV
Ефрейтор уже не шевелился. Возле него копошилась какая-то темная масса. Может, это хромой бес хлопочет по поводу командира их разведгруппы, издохшего с собственной ногой на изготовку. Пожаловал на примерку новой бесхозной ноги. Может, он и сдвинул мозги Дитмара с катушек. Бросил того под пули, чтобы убрать конкурента…
Ничего, этому выродку тьмы от убитого Ремера не достанется ничего. Отто навел ствол своего пулемета на лежащего Ремера. Темнеющая масса вдруг двинулась прямо на Хагена. Ага, решил теперь взяться и за него. Ну что ж, подползай ближе, дьявольское исчадье. Сейчас твоя мерзкая, зловонная плоть разлетится по округе вместе с ошметками рогов и копыт.
— Отто…
Что это? Он вздумал зубы заговаривать? Ну уж нет… подползи ближе, мерзость, и Отто Хаген покажет тебе, как питаться кишками ефрейтора Ремера…
— Отто… ты где? — силуэт темной массы становился все четче. Он говорил голосом Ганса Ульмана.
— Ульман?… — окликнул Отто, наводя ствол на ползущего.
— Это я… — Голос Ганса дрожал. — Ефрейтор… Я проверил пульс. И бумаги его забрал… Он отдал концы…
— Похоже на то… — прошептал Хаген, вытирая пот со лба. Его голос тоже дрожал, и все его тело трусило, точно в ознобе.
Теперь он уже мог смутно различить в темноте серое лицо Ульмана, на котором резко выделялись белки глаз.
— Отто… Что делать?… Нас тут, к черту, прикончат… — Дрожь в его голосе выдавала сильнейший испуг.
— Это я и без тебя знаю… К черту… — Отто пытался унять дрожь в голосе и в руках. Он крепче сжал вспотевшими ладонями приклад пулемета. Ему почему-то показалось, что так озноб побороть легче.
— Ефрейтор кончился… Старший группы умер… — повторял Ульман.
— Я знаю, черт возьми, Ганс! — резко оборвал его Отто.
— Теперь ты старший группы. Надо убираться отсюда… — как заведенный, повторял Ганс. Он тер руки о землю и о шинель. Как будто запачкался чем-то.
— Я подполз к нему, Отто… Руки скользят… Не могу понять, почему… Будто в слизи какой… Потом смотрю — это его кишки… Все наружу из него… Пульсируют еще, подергиваются. А он уже неживой… Надо выбираться, Отто… Нам сейчас всем тут кишки выпустят…
Отто подполз ближе к Гансу, ухватил его за шинель у плеча и тряхнул несколько раз:
— Эй, очухайся!… Здесь это случается, и мы пока живы… Перестань…
Он старался говорить как можно убедительнее, но стрельба и зловеще-багровые отсветы на перепачканных ладонях Ганса мешали выбрать нужный тон.
Ульман словно слушал, но не слышал его.
— Это чертово место, Отто… слышишь?… Мы потеряли Ремера, Дитмара, всех… Но еще ни одного вражеского гада не встретили. Ни живого, ни мертвого… С кем мы воюем в этой чертовой темноте? — Ульман окончательно терял над собой контроль.
— Отто, Отто… я понял… — твердил он. — Когда мы еще спустились в этот чертов карьер… Я понял, что он действительно… Чертов… Мы спустились в саму преисподнюю… В логово к самому дьяволу… Он нам всем выпустит кишки…
— Перестань пороть чушь… — прервал его Отто. Но озноб снова стал пробирать его.
— Да, Отто… — не унимался Ульман. — Они… никакие они не русские. Они кричали на… на чертовом языке.
— К черту… ползем туда… может, кто из наших остался… — Отто рукой показал в сторону карьера.
В этот момент несколько мощных разрывов сотрясли землю, подтолкнув их в спины взрывной волной. Похоже, гаубицы опять принялись окучивать предполагаемые фланги русских. Там, откуда приполз Ремер, стрельба уже стихла. Лязгающие, словно молоты по наковальням, пулеметные та-та-та, протяжные винтовочные хлопки, сухой треск автоматных очередей переместились далеко вперед. Словно кровавая свадьба, со своими музыкантами и криками пьяных гостей, двинулась вдоль карьера. Ближе к перемычке. Скорее всего, вторую группу перебили.
— Не отставай, Ганс… — твердил Отто, работая локтями и подошвами сапог. Перед глазами у него стоял Ремер. Вернее, он полз быстро-быстро, подстегиваемый безумием смертельной боли. Локти его работали словно колена паровозных колес. И нога, которую хотел примерить себе Дитмар…
XXV
Группа Ремера дорого заплатила за свою гибель. Страшная картина открылась Отто и Ульману, когда они подползли к двухметровой воронке. Отсветы неяркого пламени высвечивали тела мертвых. Они валялись повсюду. Неестественно вывернутые руки и ноги, оторванные конечности. По бокам воронки догорали обугленные головешки. Похоже, это все, что осталось от ящиков с боеприпасами. Чуть поодаль от свернутого в узел восьмимиллиметрового миномета пошевелился один из лежавших.
Они узнали этого парня. Он был из группы Ремера. Отто даже не знал, как его зовут. Он лежал на спине, шаря по пуговицам шинели левой рукой. Вместо правой из рукава торчали обломки кости, рваные куски мяса и сухожилий вперемешку с лоскутами сукна. Ему точно выдернуло руку по самую ключицу
— Он что-то шепчет… — проговорил Ульман. Они подползли к солдату.
— Пить… пить… — произносил он еле слышно, почти не шевеля белыми как мел губами. Возле страшной раны вся земля была багрово-черной.
— Скорее, Ганс… Дай ему воды… — машинально произнес Отто.
— У меня совсем мало осталось, — буркнул Ульман, отворачиваясь от лежащего тела. — Ему вода уже не нужна… — упрямо бурчал он в сторону воронки.
— Дай ему воды!… — вдруг взбесившись, закричал Хаген.
Но Ульман стал как одержимый.
— Она ему не нужна, не нужна… — твердил он. Хаген ударил Ганса кулаком в ухо, и тот, как китайский болванчик, упал на бок. Он словно одеревенел, повторяя одно и то же:
— Не нужна… не нужна…
Отто достал свою флягу и поднес к дрожащим губам умирающего. Тот сделал один за другим два совсем маленьких глотка. Даже пить у него сил не осталось. Только сейчас Отто заметил, что это не единственное ранение солдата. Левее сердца, на груди, у него была вспорота шинель. Вокруг нее все набрякло темным пятном. Ему действительно оставалось совсем недолго.
— Как тебя зовут?… — спросил Хаген, подкладывая солдату под голову армейский ранец.
В горле умирающего что-то булькнуло, в груди захрипело, и губы его скривила гримаса боли.
