камерах водителя разглядеть невозможно. Представляешь, если еще и ты бы попал в эту мясорубку! Так хотя бы один из нас пострадал. Следователь – умный мужик, он все понимает.
Увы, моя уверенность опрокидывается буквально на следующий день: на пороге квартиры появляются полицейские.
– Что вам надо от моей дочери? – кричит мама и выталкивает их за дверь.
Она тяжело переживает эту ситуацию, я как могу успокаиваю ее, боюсь, что стресс приведет к новому инсульту. Матвей тоже не отходит от нее ни на шаг, он приносит нужные лекарства и строго следит за их приемом, и я благодарна ему безмерно.
– Появились новые улики, – разводит руками знакомый пухляш.
– Какие еще улики? – голос внезапно сипит, руки холодеют, а в голове крутятся вопросы:
«Следователь понял, что нас в машине было двое? Или нашел свидетеля. Или догадался, что за рулем была не я».
– Пройдемте в отделение, там все узнаете.
– Не пущу! – мама закрывает меня спиной. – Не пущу! Что вы пристали к девчонке? Она не виновата! Она была с…
– Мамочка, – в ужасе вытаскиваю ее в кухню и шепчу: – Молчи, мамочка! Это все – досадная ошибка. Не говори о Матвее, хуже будет.
– Он же мужик! Пусть защитит тебя, возьмет ответственность! Наверняка это он вел машину.
– Нет! – истерично взвизгиваю я. – Матвей выпил и не садился в тот день за руль.
Я выхожу в прихожую и трясусь от страха: а вдруг оперативники слышали наш разговор? Но полицейские молча увозят меня в участок.
А дальше начинается кошмар. Я попадаю в кабинет к прокурору.
– Вы видели раньше это кольцо? – вдруг спрашивает он и ставит на стол знакомый футляр.
Я недоуменно смотрю на него. Как связаны авария и кольцо?
– Да, конечно.
Рассказываю все без утайки.
– Вам оно понравилось?
– Красивое, – пожимаю плечами. – Но не мое.
– Вот и захотелось сделать его своим?
– Вы о чем?
Меня окунают носом в дерьмо, в которое с каждой минутой я погружаюсь все глубже и глубже. Ушам своим не верю, это бред больной фантазии. И тут прокурор подкидывает сумасшедшую версию, что я видела раненую девушку, стащила у нее с пальца кольцо, вот только спрятала его в машине плохо.
Ни доводы, ни слезы не убедили уверенных в себе мужчин. Так я, скромная учительница начальных классов, которая никогда даже мухи не обидела, оказалась в следственном изоляторе.
Первые дни в СИЗО – самые страшные, это нельзя описать. Я ничего не знала, не понимала, была напугана всякими книгами, фильмами, рассказами о тюрьме. Меня проверили, переодели, привели в камеру, и оставили посередине. Я с ужасом смотрела на двухъярусные кровати вдоль стен, на толпу женщин, уставившихся на меня. Их было много, очень много. Я везде видела любопытные глаза, и мне казалось, что это происходит с кем-то другим, не со мной.
– Ну, проходи, рассказывай, – вздрагиваю от грубого голоса.
Женщины расступаются, и я вижу четыре кровати без второго этажа, между ними стол, а рядом на стуле сидит огромная тетка с короткими кудрями на голове. Она прихлебывает чай из большой кружки и прикусывает сахар, так когда-то любил чаевничать мой дедушка.
Душа заныла от тоски.
– Здравствуйте, – прошептала я.
– Что, девка, голос потеряла? – толкает меня в бок худощавая брюнетка. – Старшая спрашивает! Отвечать надо.
– А что отвечать?
– Т-ю-ю-ю, блаженная! Звать тебя как?
– Арина.
– За что села?
– Ни за что.
Громкий хохот раздается со всех сторон. Женщины покатываются со смеха и кажутся уже вовсе не страшными. Я робко улыбаюсь в ответ.
– Знаешь, здесь все невиновные, – развлекается брюнетка. – И она, и она, и она…
Женщина показывает на соседок! Те согласно кивают.
– Предварительный приговор какой? – втягивает чай старшая.
– ДТП со смертельным исходом.
– Ого! Да ты у нас гонщица?
– Нет, что вы! Я в школе работаю, учитель начальных классов.
– Э, дура! О школе теперь забудь. Туда уголовников на работу не берут.
– Как не берут?
Я хлопаю ресницами, все еще надеясь, что женщины шутят, но по их лицам вижу: нет, говорят правду. И тут вспоминаю, что при устройстве на работу от меня потребовали справку об отсутствии судимости, и резко, по-настоящему осознаю яму, в которую упала.
– Нет, – шепчу помертвевшими губами. – Н-е-е-е-т! Выпустите меня!
Я бросаюсь к двери и что есть силы начинаю биться в нее. Меня оттаскивают, я вырываюсь и снова лечу к выходу.
– А ну, заткнулись все!
Женщины наваливаются на меня группой и прижимают к полу. Я задыхаюсь, бьюсь, пытаюсь сбросить невыносимую тяжесть, но ничего не получается.
– Все нормально, Галина Ивановна.
– Разберемся.
– У новенькой шок. Скоро привыкнет.
Приспосабливаюсь, но не привыкаю. Все дни до суда живу, как в тумане. Отказываюсь есть, пить, говорить, хожу, как зомби, и вою по ночам в плоскую подушку.
И вот я на скамье подсудимых и слышу ужасный приговор: шесть лет лишения свободы.
Как меня привели после суда в СИЗО, не помню. В какой-то момент повисла на руках охранников и отключилась.
Прихожу в себя от резкого запаха нашатыря и холода. Чувствую, как по щекам течет вода, поднимаю руку, но не могу удержать ее на весу. Она с грохотом падает на кровать. Открываю глаза, но перед ними мутные белые силуэты. Они качаются, как былинки на ветру, и загораживают обзор.
– Пришла в себя, Васильева? – окликает меня мужской голос.
Поворачиваюсь на звук, пытаюсь разглядеть зовущего.
– Н-наверное.
– Ну, ты не отчаивайся так. Приговор на руки получишь и на химию пойдешь. Там жить можно, – бодренько отвечает врач.
– А что такое «химия»?
– Это поселение для заключенных.
– А что там делать? – слезы сами текут по щекам и скатываются с подбородка.
– Везде люди живут. И ты будешь. Профессию получишь, станешь работать, за примерное поведение выйдешь по УДО, и срок
