счете забивался в угол. Не обращая внимания на багровые кровоподтеки, закрывал руками лицо и голову. Продолжая терпеть удары, сыпавшиеся на шею и плечи, давился слезами и соплями. Умолял прекратить. Звал на помощь. Всё было бесполезно. Папа не знал других способов воспитания. В детстве его мама поступала с ним так. Теперь, подавляя чувство вины, он делал то же самое со мной.
Моя мама не признавала побоев. Иногда, пытаясь защитить ребенка, попадала под горячую руку. Казалось, папа тоже был не рад. Наверное, он испытывал стыд. Не находя другого решения, после каждого подобного инцидента родители быстро вытесняли воспоминания. Всего через час вели себя так, как будто ничего не случилось. Переживая сильную и глубокую обиду, я отдалился от мамы. Перестал доверять и стал бояться папы. Не понимая, как избежать наказаний, пытался их хотя бы отсрочить. Для этого приучился врать.
В начале второго класса начались уроки английского. Вставляя дома в магнитофон выданные учителем кассеты, я слушал странное кривляние диктора. Через несколько минут с негодованием жал «стоп». Мама была в длинной командировке. Просить помощи у папы было совершенно немыслимо. Не представляя, как учить чужой язык, я прятал дневник с двойками. Тщательно подражая родителям, делал вид, что ничего не происходит.
В школе, молча стоя у доски, я испытывал жуткий стыд. В поисках поддержки подружился с другим двоечником. Его звали Юра. За оценки его тоже били. После уроков мы бродили вместе. Собирали черемуху. Подкладывали под колеса трамваев монетки. Носили еду собакам, жившим возле железной дороги. Придумывали любые развлечения, лишь бы подольше не идти домой. Как-то раз, войдя в квартиру, я увидел папу. Вернувшись из бани под утро, днем он не пошел на работу. Разглядев мои испачканные брюки, очень разозлился. В первый раз с начала учебного года потребовал дневник. Изучив содержимое, совсем рассвирепел. За несколько минут покрыл мне спину длинными разноцветными полосами. Из правого плеча засочилась кровь. Проверка оценок стала ежедневной. Грустный и растерянный, почти каждый день я говорил учителям, что забыл дневник дома. Когда это не срабатывало, просто вырывал страницы. Папа догадался. Синяки и ссадины перестали заживать. Случайно я увидел по телевизору, как мужчину наказывали плетью. Решив, что буду вести себя так же, прекратил убегать и уворачиваться. Стиснув зубы, просто стоял и, не меняя выражения лица, молча сносил удары. Однажды, сам того не заметив, перестал чувствовать боль. Обида сменилась гневом. Затем – ненавистью. Каждый раз, когда папа упражнялся с ремнем, я строил подробные планы мести. От этого становилось легче.
Вернувшись домой, мама несколько недель занималась со мной английским. Быстро наверстав упущенное, я заполнил новый дневник пятерками. Восстановив иллюзию благополучия, долго терзался вопросами. Чем я заслужил такие пытки? Что сделал не так? Где ошибся? Как и у кого мне следовало просить помощи? Что нужно было сделать по-другому? Ответов не было. Напуганный, обозленный, разочарованный и удрученный, я оставил всё без изменений.
Так и не научившись просить помощи, все последующие годы я сам справлялся с неприятностями. Использовал проверенный способ, старательно скопированный у родителей. Встречаясь с новой проблемой, тут же вытеснял её из сознания. Себе и окружающим врал, что всё в порядке. Постепенно, когда последствия становились явными, неохотно признавал затруднение. Всегда надеялся на чудо. Как правило, это срабатывало. Значительная часть проблем исчезала сама собой. Другая, как и в случае с английским, решалась с неожиданной помощью. С оставшимися, которых было не так уж много, приходилось на время мириться. Постепенно находилось решение и для них.
Метод был невероятно эффективным. До седьмого класса я почти не замечал проблем. Скрывшись за стеной вранья, совсем отдалился от родителей. Утратив интерес к учебе, превратился в обычного троечника. Посвящая домашним заданиям не больше получаса в день, всё свободное время проводил за книгами. Учителя страшно злились. Жаловались родителям, что я, такой умный и талантливый, совсем не хотел учиться. Возвращаясь с собраний, папа брался за ремень. Мне было всё равно. Я терпел, молчал и ждал. В 9 классе, освоив двухпудовую гирю, наконец-то, дал сдачи. Папа весил в 2 раза больше. Меня это не смущало. От гнева и бессилия он стал срываться на маме. Я начал защищать и её. Наши драки продолжались до тех пор, пока я не съехал от родителей. Сломанный в двух местах нос до сих пор напоминает об этом.
Вытеснив чувство боли, я утратил и другие ощущения. Безмолвно, с невозмутимым выражением лица перенося жестокие удары, разучился проявлять эмоции. С тех пор, встречаясь с кем-то взглядом, испытывал подсознательный ужас. Страшно боясь выдать свои настоящие чувства и эмоции, избегал зрительного контакта. Из-за этого собеседники ощущали дискомфорт. В подавляющем большинстве случаев они просто меня не понимали. Чувствуя, что общение не клеится, я свел его к необходимому минимуму. Боясь истинных причин, придумал подходящее оправдание. Решил, что не люблю людей. Постепенно погрузился в изоляцию.
С детства много читая, я обзавелся объемным, ярким и очень богатым воображением. В средних классах стал придумывать длинные и очень подробные истории. Смотрел их, как фильмы. Прокручивая раз за разом, дополнял всё новыми деталями. Иногда в центр событий помещал себя. Иногда – какого-то другого человека. Взяв фрагмент реальности, достраивал вокруг него свою собственную вселенную. В паре кварталов от нашей пятиэтажки стоял красивый двухэтажный дом. Почему-то он был пустым. Я поселил туда себя. Наполнил различными деталями. Каждый день жил в нём, как в отдельной параллельной действительности. Всё более и более неохотно возвращался оттуда обратно.
С появлением компьютеров я начал додумывать игры. Просто гонять на машине было совсем не интересно. В моей голове рождались миллионы историй, объяснявших происходившие события. Почему я оказался там. Куда попаду следом. В какую сторону и для чего нужно свернуть на перекрестке. Мне нравились такие сюжеты. В последних классах школы и на первом курсе института половину свободного времени я проводил в них. Другую половину по-прежнему отдавал книгам. С годами грань между настоящей и вымышленной действительностью стала почти неразличимой.
В фантазиях всё давалось легко. Любые желания исполнялись моментально. Стоило чего-то-захотеть – воображение тут же предлагало результат. Картинка была настолько реальной, что казалась почти осязаемой. Однажды этого стало достаточно. Необходимость физических действий исчезла практически полностью. Каждая новая цель великолепно достигалась в уме. Увиденная, прожитая и прочувствованная, навсегда теряла привлекательность.
Мир раскололся на части. В одной – воображаемой – я жил так, как хотел. Получал то, чего искренне желал. Добивался всего, что было по-настоящему интересно. В другой – реальной – поступал так, как
