человек, который ездил вместе с почтенным Сэмимару в Оуми. И он на обратном пути случайно услышал слова, что Сэмимару обронил про этих двоих. А я сегодня днем слышал рассказ этого человека во дворце Сэйрёдэн.
— Вот как.
— Слушай, — Хиромаса, сложив руки на груди, взглянул на Сэймея. — Какой же утонченный человек почтенный Сэмимару!
Вот по этому и сидит сейчас Хиромаса на веранде, и сам себе кивает, и испускает проникновенные вздохи.
— Я хотел тебе об этом рассказать, выбрал сегодня вечером время и вот, пришел, — пояснил Хиромаса.
— Ты, наверное, хотел бы вместе выпить саке? — Хиромаса утвердительно хмыкнул, но Сэймей легонько покачал головой. — И я бы этого хотел, но сегодня не получится, увы.
— Почему?
— Есть дело. Вообще-то, я уже должен был уйти, но понял, что, скорее всего, ты придешь, и потому ждал тебя.
— Тебе сказал дух из под моста Ичидзё-модори-баси? — все уже знали слух, что Сэймей поселил под мостом Ичидзё-модори-баси служебного духа — сикигами — и по мере надобности вызывал его и пользовался им.
— Ну что, пойдешь со мной?
— Вместе?
— Да, туда, куда я сейчас направляюсь.
— А можно?
— Тебе — да.
— А что ты идешь делать?
— Да вот, жаба…
— Жаба?
— Это долго рассказывать. Если ты идешь, я расскажу по дороге. — Сэймей говорил, обращаясь к Хиромасе, но его взгляд был направлен не на Хиромасу, а обращен в ночную тьму заросшего сада. Глаза у этого человека холодные. Губы слегка окрашены алым, и на них застыла мягкая, словно наполненная сладким медом, улыбка. Кожа белая.
Сэймей перевел взгляд из сада на Хиромасу:
— Если ты пойдешь, есть пара дел, с которыми ты бы мне помог…
— Раз так, пойти, что ли?
— Да.
— Пойдем.
— Пойдем.
Так они и сделали.
2
Они ехали в повозке. В бычьей упряжке. Повозку тянул большой черный бык. Стояла сентябрьская ночь. Тонкий месяц, как кошачий коготь, вцепился в небо.
Пока ехали мимо храмового комплекса Судзакуин, что у Большой дороги Феникса, и до поворота на запад Большой Четвертой улицы Хиромаса дорогу еще узнавал, но затем они еще несколько раз повернули, и он перестал понимать, куда они едут. Похоже, что много раз поворачивали то туда, то сюда.
Слабый свет от народившегося месяца лился с неба, но месяц слишком тонок, и вокруг — почти тьма. Лишь небо тихо распространяет синее сияние. Правда «синее сияние» — это если сравнивать с тьмой на земле, вообще же, это не тот цвет неба, который можно назвать сиянием. Воздух холодный и влажный, беспричинно ощущается холод, но при этом на коже проступает пот. Всего лишь сентябрь, потому ночью еще не должно быть холодно, но ветер, проникающий через бамбуковую занавесь повозки, заставляет кожу почувствовать прохладу. И при этом — пот. Хиромаса никак не мог разобрать, какое из этих ощущений — настоящее.
Звук колес, с тихим шорохом едущих по земле и камням, чувствовался седалищем.
Сэймей уже некоторое время молчал, перекрестив руки на груди.
«Странный человек», — думал о нем Хиромаса. Когда они вдвоем вышли из дома Сэймея, перед воротами стояла эта повозка, а слуг ни души не было. Повозка была, а быка — не было. «Кто же повезет эту повозку?» — подумал было Хиромаса, и сразу же заметил: в оглобли повозки уже запряжен бык. Огромный черный бык. «Этот огромный бык внезапно возник здесь!» — удивился Хиромаса, но это было не так. Из-за того, что бык был черного цвета, он растворялся во тьме, и Хиромаса просто на секунду не понял, что он там стоит. И еще стояла одна женщина, облаченная в пышное каракоромо, та самая, что выходила встречать Хиромасу.
Хиромаса и Сэймей сели в повозку, и тяжело, протяжно скрипнув, повозка двинулась с места. С тех пор прошел уже час. Хиромаса, подняв переднюю бамбуковую занавесь, смотрел наружу. Запах свежих и сочных листьев, растворенный в ночном воздухе, проникал в повозку. Одиноко виднелась черная выгнутая спина быка. А перед ним сквозь тьму шла и вела быка девушка в шелках двенадцатислойных одеяний. Казалось, что ее силуэт, порхая, плывет в воздухе. Невесомая, как ветер. Во тьме видно, что шелк одежд девушки призрачно светится, словно горит, фосфоресцируя. Она была подобна прекрасной демонице.
— Слушай, Сэймей! — обратился Хиромаса к Сэймею.
— Чего?
— Вот если нас кто-нибудь сейчас увидит, что он подумает?
— И что же?
— Он, наверное, подумает, что это живущее в столице чудище возвращается в свой призрачный мир. — Так сказал Хиромаса, а Сэймей вроде бы тонко улыбнулся одними губами. Темно, поэтому, конечно, улыбки не видно, но Хиромаса ее почувствовал.
— А что ты будешь делать, если это окажется правдой, Хиромаса? — вдруг низким голосом сказал Сэймей.
— Эй! Не пугай меня, Сэймей!
— Ты же знаешь слухи при дворе, что моя матушка — лиса… — мягкий голос.
— Э-эй!
— Ну же, Хиромаса, ты знаешь, какое у меня сейчас лицо?
Хиромасе показалось, что во тьме нос у Сэймея заострился как у лисицы.
— Прекрати врать, Сэймей!
Сэймей в ответ рассмеялся своим обычным голосом. Сильно выдохнув, Хиромаса напряженным голосом выпалил:
— Дурак! Опасно же, я уже собрался руку на меч положить! — Хиромаса сердился.
— Правда?
— Да! — прямо кивнул Хиромаса.
— Как страшно!
— Страшно было мне!
— Да ну?
— Ты же знаешь, да? У меня слишком серьезный характер. Если бы я понял, что ты — чудовище, я бы, наверное, вытащил бы клинок!
— Хм…
— Ну?
— Однако ж, если я — чудовище, зачем вынимать меч?
— Что зачем? — Хиромаса переспросил, затрудняясь с ответом. — Потому что чудовище же!
— Но ведь чудовища разные бывают.
— Да.
— Есть такие, кто людям приносит беды, и не такие.
— Угу, — Хиромаса покрутил шеей, затем кивнул. — Но, Сэймей, почему-то мне кажется, что я бы вынул меч на самом деле. — Хиромаса говорил очень серьезно.
— Да, ты бы сделал.
— Поэтому, Сэймей! Прошу тебя. Больше со мной не шути так. У меня бывают иногда моменты. Я не понимаю шуток. Я становлюсь прямым. Я тебя, Сэймей, люблю. Пусть даже ты и чудовище, понимаешь? Поэтому, я не хочу направлять на тебя меч. Но если ты сделаешь как сейчас, я растеряюсь. Не буду знать, что делать. И рука сама потянется к мечу!
— Хм.
— Поэтому, Сэймей. Даже если ты и чудовище, понимаешь? Когда будешь показывать мне свое истинное лицо, вот. Прошу, делай медленно. Чтоб не испугать меня. Если ты так сделаешь. Со мной будет все в порядке, — Хиромаса говорил запинаясь, но очень серьезно и прямо.
— Я понял, Хиромаса. Извини, я был не прав, — сказал Сэймей. Некоторое время они молчали. Тихо доносился звук
