колес, катящихся по земле. И вдруг замолчавший было Хиромаса снова открыл рот:
— Слушай, Сэймей, — ясный и решительный голос. — Даже если ты — чудовище, я — за тебя. — Сказано коротко и просто.
— Хороший ты человек, Хиромаса, — только и буркнул Сэймей. И снова лишь звук повозки. Повозка в темноте все еще куда-то движется. Уже не понятно, едут ли они на запад или на восток.
— Сэймей, в конце концов, куда мы едем? — спросил Хиромаса.
— В такое место, о котором даже если я расскажу, ты не поймешь.
— Не может быть! Мы же не едем в призрачный мир, о котором я тут говорил?
— В широком смысле, туда и едем, — сказал Сэймей.
— Эй, эй!
— Не клади руку на меч, Хиромаса. Это будет уместно немного погодя. Для тебя есть твоя роль.
— Ты только загадками можешь изъясняться? Ладно, хотя бы что мы едем делать, это-то, может, можно сказать?
— Пожалуй.
— Что мы едем делать?
— Четыре дня назад в воротах Отэнмон[6] появилось чудовище.
— Что?
— Ты не слышал?
— Нет.
— Протекают они в дождь, те ворота, — странную фразу вдруг произнес Сэймей.
— В дождь?
— Издавна так повелось. Особенно в ночь, когда дождь идет при западном ветре — обязательно протекают. И сколько не проверяй, на крыше нет повреждений. Ну, такое вообще часто случается.
— Ты, вроде, собирался про чудовище рассказать?
— Ну, подожди, Хиромаса. Повреждений нет, а протекать протекает. Поэтому, буквально несколько дней назад их решили ремонтировать. Один мастер забрался на ворота и все там осмотрел.
— Да?
— Во время своей проверки он обнаружил, что одна из досок под крышей — в каком-то странном состоянии.
— Что там было?
— Эта доска выглядела как одна, а на самом деле состояла из двух досок, наложенных одна на другую, половинной толщины. Это и заметил мастер.
— Ну, и?
— Сняли эту доску, разъединили половинки, а между ними оказался заложен листок.
— Какой листок?
— Листок с написанными на нем священными словами. С Заклятием Павлиньего Царя.
— Это что еще такое?
— В древности, в Индии, стране Небесного Бамбука, знали, что павлин ест ядовитых насекомых и ядовитых змей. Павлиний Царь — почитаемое божество магического усмирения духов.
— …
— Короче, скорее всего какой-то бонза из Коя[7], а может из Тэндая[8], написал заклятие и спрятал, чтобы успокоить магический дух.
— О!
— Так вот, а мастеровой, когда отдирал доски, порвал листок. Когда доску вернули на прежнее место, на следующий день пошел дождь с западным ветром, но крыша не протекла. Однако в тот вечер появилось чудовище.
— Да ты что!?
— Получается такое дело: вместо того, чтобы протекать в дождь, теперь появляется чудовище.
— Что, между дождем и чудовищем есть связь?
— Не то, чтобы совсем нет. Положив бумажку с заклятием связать духа — это кто угодно может, но тут страшна «отдача».
— Отдача?
— Например, связать чудовище с помощью сю, это похоже на то, как связать тебя, Хиромаса, веревкой, да так, чтобы ты не двигался.
— Меня?
— Да. Если тебя связать, ты же рассердишься?
— Рассержусь.
— И, наверное, чем крепче будешь связан, тем сильнее разозлишься?
— Угу.
— А если потом веревка из-за чего-нибудь развяжется?
— Я, наверное, пойду и зарублю того, кто меня связал.
— Вот оно!
— Что?
— Дело в том, что есть существа, которые проявят еще более злобный характер, если их слишком сильно опутать заклятиями-сю.
— Ты словно про меня говоришь…
— Про тебя — это был пример. Злобный характер — это, конечно же, не про тебя, Хиромаса!
— Ладно, ладно. Продолжай дальше.
— Вот, и поэтому сю специально немножечко ослабляют.
— …
— Не связывают накрепко, а так, чтобы оставалась небольшая возможность свободно двигаться.
— Вот как! — Однако по Хиромасе видно, что он все еще не понял.
— И вот, на этот кусочек свободы на том месте, где заключили зло, случается какая-нибудь маленькая неприятность. Если говорить о том, что произошло в этот раз, то она проявилось в том, что крыша протекала от дождя.
Хиромаса хмыкнул, словно бы кое-как понял.
— Ну, а что случилось с чудовищем?
— Да, вот, в вечер следующего дня…
— В тот вечер, когда был дождь и ветер с запада?
— Да. Мастер с двумя подмастерьями пошел к воротам Отемон посмотреть, в каком состоянии находится место, где протекает. И вот тогда-то протека не оказалось, а видели чудовище.
— А какое чудовище?
— Ребенок.
— Ребенок?
— Да. Ребенок висел вниз головой, вцепившись в столб, и сверлил взглядом мастера и его подмастерьев.
— Что, вот так, руками и ногами?
— Да, Коленями и двумя руками. Работники собирались поднялись наверх, на ворота, и подняли в верх фонарь, а тут оно: висит на столбе и глядит вниз страшными глазами. И белым облачком сверху дохнуло, вдобавок.
— Ничего себе!
— И, похоже, этот ребенок переполз со столба на потолок, а потом как перышко пролетел по воздуху больше шести сяку[9].
— Маленький ребенок?
— Да. В общем-то, ребенок как ребенок, а голова, говорят, у него была жабья.
— Так ты потому и говорил тут «жаба»?
— Да. И с тех пор — каждый вечер! Каждый вечер является этот ребенок.
— А мастер?
— Мастер как уснул, так до сих пор и не просыпается. У одного из подмастерьев началась лихорадка, и он умер прошлой ночью.
— И тебя вызвали?
— Да.
— И что получилось?
— Если снова наклеить там листок с заклятием, наверное, что-нибудь бы получилось. Но это временная мера. Даже если все получится, одним протеканием крыши от дождя на этот раз не отделаемся.
— И?
— И я провел расследование. Выяснил кое-что об этих воротах. Похоже, что когда-то давно там уже являлось нечто подобное.
— Хм…
— Так вот, я узнал, что в прошлом на месте ворот умер ребенок. Это я в Архивном ведомстве выяснил.
— Ребенок?
— Угу, — коротко буркнул Сэймей.
— Какое запутанное дело… — сказал Хиромаса. Сказал, и вдруг закрутил головой по сторонам в темноте. Ощущение катящихся по земле колес, которое было до сих пор, исчезло.
— Ой, Сэймей! — сказал Хиромаса.
— Заметил, что ли?
— Заметил? Это же! Ты! — нет ни звука повозки, ни ощущения движения.
— Хиромаса! — словно уговаривая, сказал Сэймей. — Все, что ты теперь увидишь, услышишь — считай, что это сон. Я даже не уверен, что смогу тебе все объяснить.
Хиромаса потянулся поднять бамбуковую занавесь повозки, но тут из темноты вытянулась рука Сэймея и задержала его руку.
— Хиромаса! Ты можешь открыть занавесь, но: что бы ты там не увидел, пока занавесь поднята — ни в коем случае не произноси ни звука. А если произнесешь, то я не только не смогу тебя защитить, я сам окажусь в смертельной опасности. — И рука
