так, она побледнела.
Ах как не нравилась ей вся эта инсценировка! Но одновременно где-то в глубине души она немножко гордилась собой — ей доверили тайну, которой не доверили даже этому следователю.
— Попала под поезд?
Следователь заметил ее бледность, встал, подошел к подоконнику, там стоял графин с водой, наполнил стакан, протянул Леночке.
— Выпейте, пожалуйста…
Леночка отстранила его руку.
— Не беспокойтесь… Я готова… — Она вздохнула. — Готова к самому худшему.
Ползунов тоже вздохнул.
— По всей вероятности, товарищ Ковригина пала жертвой собственной неосторожности. Шла по путям, задумалась о чем-нибудь… Что могло привести ее в Рассадино? — быстро спросил он.
— Вы не знаете? — Неподалеку от Рассадина филиал института, в котором работает мама…
— Мы так и думали, — перебил Ползунов. — Труп, извините, сильно обезображен, и мы обязаны произвести опознание. В сумочке обнаружены служебное удостоверение и пропуск… По этой причине и пришлось вас побеспокоить. Хотя документы нашлись, но полагается вызвать родственников…
— Не утешайте меня, — сказал Леночка. — Говорите, что нужно.
Ползунов положил перед собой лист бумаги, взял ручку.
— Необходимо составить протокол опознания. Я вас попрошу, опишите наружность гражданки Ковригиной…
Как трудно, как мучительно было Леночке говорить о Марии Сергеевне как о мертвой.
— Среднего роста… Не толстая и не худая… Русые волосы…
— А нет ли у нее каких-либо особых примет? — спросил следователь. — Каких-нибудь родинок, бородавок, родимых пятен? Шрама?
— У нее… татуировка. Повыше локтя, на левой руке. Имя “Люся”, потом “плюс” и “Боря”.
— Правильно, — сказал следователь. — Ваша мама случайно не воспитанница детского дома?
— Что вы! — почему-то обиделась за нее Леночка.
— Я это предположил в связи с татуировкой, — объяснил следователь. — Раньше в детских ломах иногда упражнялись…
— Нет, — сказала Леночка. — Это была просто школьная шалость, друзья детства обменялись именами.
С привычной быстротой следователь составил протокол.
— Все в порядке… — Он замялся.
— Теперь вам придется лично взглянуть…
Леночка молча поднялась.
Ползунов повел ее в приемный покой.
В пустой выбеленной комнате высокий узкий стол был прикрыт большой чистой простыней.
Навстречу к ним вышла женщина в медицинском халате.
— Покажите, — распорядился следователь.
Женщина сдернула простыню…
— Да, — сказала Леночка и пошла прочь. Ползунов повел ее обратно, подписать протокол.
— Все-таки дайте мне воды, — попросила Леночка.
— И позвольте позвонить по телефону.
Леночка знала правду и, несмотря на это, очень нервничала: зубы ее постукивали о край стакана, и голос прерывался. Она набрала номер.
— Доктора Успенского. Я прошу доктора Успенского. Говорят из дома. Очень срочно…
Павлик не заставил себя ждать.
— Я здесь, Ленок! — прокричал он издалека. — Мария Сергеевна вернулась?
— С мамой несчастье, — принудила себя сказать Леночка. — Мама попала под поезд. Я только что была в приемном покое. Я нахожусь на Киевском вокзале. Приезжай за мной… На Павлике лица не было, когда он появился перед Леной.
— Ленок… Это все я, все я виноват, — растерянно приговаривал он — Мало ли что она запретила! Мне надо, надо было пойти с ней…
Леночка дернула его за руку. — Пойдем в аптеку!
Павлик посмотрел на нее с недоумением.
— Зачем? — За валерьяновыми каплями, — жестко сказала Леночка. — В самом деле, нельзя же так, а еще врач!
Леночке очень хотелось его утешить, но она обязана была играть свою роль и молчать.
И в то самое время, когда мужество и выдержка Леночки подвергались мучительному испытанию на допросе у следователя линейной прокуратуры, в одном из управлений, ведающих вопросами государственной безопасности, тоже шел разговор о смерти профессора Ковригиной.
Мария Сергеевна Ковригина давно уже принадлежала к числу тех ученых, жизнь и работа которых находились в поле зрения органов, отвечающих за безопасность советских людей. Они не вмешивались ни в работу, ни тем более в частную жизнь ученых, но несли ответственность за охрану специальных институтов и лабораторий и за жизнь и безопасность тех, кто в этих институтах трудится.
Поэтому-то майор Ткачев, просматривая очередную сводку происшествий за последние сутки, обратил внимание на лаконичное сообщение о несчастном случае, в результате которого погибла профессор М. С. Ковригина. И не только обратил внимание, но и счел необходимым доложить о смерти Ковригиной генералу Пронину.
Ткачев вошел в приемную, поздоровался с секретарем и осведомился:
— Один? — Заходите.
Ткачев открыл дверь.
— Разрешите, товарищ генерал?
— Заходите, Григорий Кузьмич…
Пронин указал на кресло:
— Садитесь.
Он был уже немолод, генерал Пронин, давно мог уйти на пенсию, но сам не просился, а начальство не предлагало. Он был по-настоящему талантлив и, что особенно важно, обладал подлинным даром работать с людьми. Все, кто работал с ним, и уважали, и любили его. Строгий, требовательный, принципиальный, но в то же время душевный и справедливый человек. Трудную и сложную жизнь прожил Иван Николаевич Пронин. Она рано, до срока, посеребрила его голову, но через самые тяжкие испытания прошел он, не запятнав своей совести, — совести настоящего коммуниста.
Да, это был тот самый майор Пронин — только теперь он носил генеральские погоны.
“Стар-стар, а морщины мало заметны, и всегда так подтянут, что всем нам в пору с него брать пример”, — подумал о нем Ткачев. Смотрит на тебя — хоть купайся в глазах, не глаза — ласковое синее море, а вот допрашивал на днях перебежчика, не глаза — кинжалы, не глаза, а сталь, — как перебежчик ни крутился, не выдержал его взгляда, раскололся… Высокой, настоящей партийной школы человек, с самим Дзержинским встречался… Но Пронин не дал Ткачеву углубиться в свои размышления. Он большим красным карандашом отметил что-то на мелко исписанном бумажном листе и вопросительно посмотрел на Ткачева.
— Слушаю.
— Как будто ничего особенного, Иван Николаевич, но я решил доложить, — начал Ткачев. — Помните, говорили как-то о Глазунове? Профессор Ковригина, помните? Они еще вместе ездили на Урал…
Пронин кивнул.
— Ну-ну?
— Попала под поезд!
— Кто?
— Ковригина.
— То есть как “попала”?
— А очень просто, по собственной неосторожности. Переходила пути и замечталась, должно быть…
Пронин нахмурился.
— Нехорошо, когда такие люди попадают под поезд.
— И я думаю, что нехорошо.
Пронин исподлобья взглянул на своего помощника.
— Что-нибудь подозрительное?
Ткачев покачал головой.
— Будто бы и нет, но…
— Понятно. За всеми по пятам ходить не будешь, но неприятно, когда такие вещи случаются с такими людьми. Поинтересуйтесь, Григорий Кузьмич, обстоятельствами ее смерти. Ну несчастный случай, так несчастный, но ведь кто-то и рад бывает таким случаям…
Ткачев встал.
— Разрешите идти?
— Да-да, действуйте.
Пронин остался один. Он никогда не видал Ковригиной. Как-то о ней упоминал Глазунов. В последний раз он сам приезжал к Пронину. Глазунова беспокоил повышенный интерес за границей к его открытию: домогаются конфиденциальных встреч с ним, пишут, делают намеки. По поводу этих намеков он
