Керем ниисак ки межинт аз аблакот!
Или:
Мика нян он нимельтяян?
[124]
Людям нравятся странные слова, тихонько звенящие над самым ухом. Они их едва различают, но им приятно, потому что они уже не так одиноки.
Или можно просто, идя следом за человеком, прошептать его имя. Он тут же оглянется, может даже споткнуться. И решит, что это кто-то сейчас подумал о нем, и очень обрадуется.
На тебя обращают не больше внимания, чем на собаку или на муху. Люди просто не думают о тебе, когда ты невидим. Ты далеко от них, ты прячешься в невидимых воздушных тайниках, и в то же время ты совсем рядом. Можешь посидеть на ступеньках мраморной лестницы или позагорать, растянувшись на газоне, и никто не сделает тебе замечания.
А когда наступает ночь, становишься еще более невидимым. Темнота проникает в твое тело, и ты чувствуешь, как оно остывает, словно ты сам — кусочек ночи. Улицы опустели. Над подъездами загорелись лампочки. Ты можешь смотреть на них долго-долго, зажигаться и гаснуть вместе с ними.
Ночью можно придумать множество интересных игр. Можешь зайти в дансинг в каком-нибудь подвальчике, послушать музыку, потанцевать в одиночку посреди зала. Ты забываешь о своем теле и танцуешь так, будто у тебя выросли крылья. Или можешь обойти все злачные места в городе — бояться-то тебе нечего. Вот ты видишь, как какой-то подвыпивший мужчина с бородой ссорится со своим соседом. Тот предлагает ему сигарету, а бородач стучит кулаком по столу, выкрикивая ругательства. Потом ты идешь в центр, где много кинотеатров и ночных клубов, и следуешь за группками людей, ищущих развлечений. Можешь выпить в баре кружку пива и даже выкурить сигарету: все равно люди вокруг слишком пьяны, чтобы обратить внимание на сигарету, которая курится сама собой. Или уходишь из города и долго-долго идешь через поля по обочине дороги. Мимо проносятся машины, они мчатся в неизвестность, освещая себе путь большими фарами. Надо быть очень внимательным — они ведь тебя не видят. А когда нет машин, ты видишь черное небо между кронами деревьев и неподвижные звезды.
Тишина, тишина и густая, непроницаемая темнота, все очертания размыты. Ты в сердце этой черноты, в самом надежном убежище, где никто тебя не найдет. Налетает холодный ночной ветер, мерцает вода в ручейках. Ты долго- [125] долго идешь по дороге. Ничего не осталось, только ты, да и то невидимый; все предметы исчезли, их поглотила ночь, остались лишь легкие тени, ночные призраки — и это прекрасно. Таким покоем веет от черного неба и звезд, оцепенение постепенно охватывает тебя с головы до ног. Ты начинаешь искать место, где бы поспать. Посреди черного поля высится стог сена. Ты идешь через поле — бесшумно, чтобы не потревожить собак. Выкапываешь в стогу ямку и ложишься. Погружаешься в сон с открытыми глазами, глядя на далекие звезды. А перед тем как уснуть, думаешь о том, сколько интересных вещей ты сделаешь завтра, когда настанет новый день. Это удивительные вещи, они под силу только невидимке. Можно, например, забраться на греческое торговое судно, уплывающее за море, или сесть на пассажирский экспресс, который едет через всю Европу. Ты думаешь о людях, за которыми можно последовать завтра, об их домах и обо всем, что там скрыто от любопытных глаз, о замечательных тайниках, которые ты еще найдешь. Думаешь о словах, которые тебе предстоит услышать, о случайных словах, обращенных не к тебе, да и ни к кому в отдельности, о тех, которые шепчут, как молитву, ни для кого, не для чьих-то ушей, о словах, которые убаюкивают и согревают и которые сами полетят к небу, к морю, к далеким горам и исчезнут за горизонтом. И ты наконец засыпаешь, а стог чернеет посреди поля, только из маленькой пещерки в сене доносится ровное дыханье.
[126]
Do cats eat bats?
Do bats eat cats?[5]
[127]
Сильно печет солнце, застыв посреди ярко-синего неба. Мы собираемся на пустыре недалеко от моря. Найя Найя ждет нас, сидя на большом камне в самом центре пустыря. Первым приезжает Ямаха. Он паркует «опель» у въезда на пустырь. За ним появляются Леон и Луиза, Джин Шипучка на мопеде, Сурсум Корда пешком и последним — Аллигатор Баркс. На пустыре все раскалено и покрыто толстым слоем пыли. В нескольких шагах от нас растут деревья: два платана, пальма и, кажется, даже смоковница. Мы рассаживаемся куда придется: на какие-то обломки, на ржавые бидоны из-под солярки. Сидим и потихоньку стареем. Спешить нам некуда. Аллигатор Барксвсегда говорит, что стареть не так уж страшно, что это не имеет значения. Может быть, он говорит так, потому что сам уже старый. Действительно, с каждым днем у него прибавляется мелких морщинок, особенно на лице и на руках. Никто из нас не умеет считать дни. Ждем, когда наступит завтра, и так изо дня в день. Всегда есть дни, если ты живешь. Солнце всходит на востоке, медленно-медленно ползет по небу и заходит на западе. Оно живет не спеша, как мы на этом пустыре. Так мы и дышим здесь: тихонько набираем в легкие воздух — и выдыхаем его. Разве это что-нибудь значит? И так же неторопливо бьются наши сердца.
Джин Шипучка достает из сумочки зеркальце: ну-ка, насколько она уже постарела? Ей нравится каждый день находить у себя новую морщинку возле глаз или замечать, что какая-то складочка на лице стала глубже. Она передает зеркальце Ямахе, и тот смотрится в него со скучающим видом. Как он стареет — этого не знает никто. Мы уже много лет видим на его смуглой коже одни и те же отметины: вертикальную складку на лбу и две длинные морщины у рта. [128] Но мы никогда не говорим ни о старости, ни о других серьезных вещах в этом роде. Обмениваемся парой-тройкой шуток. Аллигатор пьет пиво из бутылки, которую принес с собой.
Позади нас — стройка. Должно быть, здесь будет очень высокий дом: посреди площадки стоит огромный подъемный кран с длиннющей стрелой.
Больше всего на свете нам хочется путешествовать. Быть то здесь, то там, то где-то далеко; поэтому старение для нас — тоже способ отправиться в путешествие: это почти неощутимое путешествие, которое совершается со скоростью самой медлительной улитки или, к примеру, актинии.
Воздушное пространство отделяет нас друг от друга, и в то же время мы — словно один человек. Как такое возможно? Мы все смотрим на Найю Найю. Она не двигается. Время от времени бросает на нас рассеянные взгляды, как будто бы нас здесь и нет вовсе. Она еще ни слова не сказала. Ожидая, когда она заговорит, Аллигатор Баркс закуривает сигарету. Делает затяжку и передает соседу. Найя Найя неподвижно сидит на камне посреди пустыря. Левой рукой швыряет мелкие камешки в ржавую консервную банку. Джин Шипучка опять смотрится в зеркальце, на этот раз чтобы подкрасить губы алой помадой. На пустыре так жарко и пыльно, что просто невозможно ни о чем думать. Минуты идут, мы ждем и молчим. Сурсум Корда открывает книгу и начинает читать.
Тут наконец Найя Найя поворачивается к нам. Ее чуть раскосые глаза блестят, она приглаживает ладонью прядь черных волос.
И начинает:
— Однажды, давным-давно, жил-был один моряк. Он жил на своей маленькой шхуне вместе с кумом, которого звали, кажется, Иона — ну, как того беднягу, помните, его еще кит проглотил. Но в этой сказке китов не будет. Тут все куда удивительнее. Ну вот... Ну так вот, жил этот моряк на своей шхуне с кумом по имени Иона. И уплыли они далеко-далеко от берегов родной Бретани, к острову Ньюфаундленд, чтобы наловить много сельди. А этот моряк был очень бедный и задолжал много денег, потому что его жена купила сразу две машинки — швейную и стиральную, а они стоят дорого. Этот моряк много плавал на своем веку и хорошо знал море. Но на этот раз, чтобы наловить много сельди, он не поплыл по знакомым дорогам. На море ведь есть дороги, [129] как и на суше, только их не видно. Вернее, не каждый может их увидеть. Ну вот, и старый моряк не поплыл по знакомым дорогам, а выбрал совсем новый для себя путь. И отправился он на юг...
Найя Найя на минуту умолкла, и Аллигатор Баркспротянул ей зажженную сигарету. Найя Найя рассказывает нам сказку, поэтому она имеет право выкурить целую.
— Ну так вот, шхуна старого моряка плыла себе и плыла долго-долго по незнакомому пути. Время от времени кум Иона говорил: «Вот здесь наверняка есть сельдь, давай остановимся». Но старый моряк хотел найти такое место, где было бы по-настоящему много сельди, не несколько тощих селедок, а много-много сельди. И шхуна все плыла и плыла к югу, потому что на юге водятся большие косяки сельди. Плыла она над разными городами — над городами дельфинов, и над городами акул, и над городами, где живут рыбы-пилы, и над селениями водорослей и медуз. Кум Иона никогда раньше не видел таких городов, поэтому ему было немножко страшно. Особенно он испугался города, где жили рыбы-пилы. «Послушай, кум, — говорил он старому моряку, — не к добру все эти рыбы-пилы носятся вокруг нас. А вдруг какой-нибудь из них взбредет в голову распилить нашу шхуну, что тогда с нами будет?» Но старый моряк и ухом не повел, будто не слышал. Попыхивал своей трубочкой и крепко держал штурвал. Дни шли за днями, шхуна плыла все дальше и дальше. Уже не попадалось на пути городов. Так далеко они заплыли, что море там было похоже на огромную пустыню, и не было ни рыб, ни птиц над водой, ничего. И дорог больше не было. Плыли они куда глаза глядят по бескрайней серо-голубой равнине, на которой огромные волны вздымались и катились в разные стороны, а иногда сталкивались, поднимая фонтаны брызг. В этом краю все время бушевали штормы. Высокие, как горы, валы обрушивались на шхуну...
