Когда остров был голоден, он свистел так:
Когда ему хотелось спать, он свистел так:
[134]
А когда ему было хорошо, он свистел вот так:
И старый моряк свистел ему в ответ. Хорошо было путешествовать на плавучем острове. Целый день друзья бездельничали, купались то в море, то в теплых озерцах на холме. Потом отправлялись за свежими фруктами, рвали апельсины, грейпфруты и те вкусные красные плоды, название которых неизвестно. А иногда собирали съедобные ракушки на красно-коричневом берегу — они прилипали к коже острова. Но есть их, конечно, надо было сырыми: ведь, если развести костер, острову будет больно. После обеда отправлялись спать на вершину холма, где всегда находили теплую и удобную постель. А вечером смотрели, как солнце садится в море, как небо становится все чернее и чернее и с другой стороны появляется луна. И едва наступала ночь, чудо-остров трогался с места. Он плавно покачивался на ходу, и друзья чувствовали себя словно на спине у верблюда. Качка убаюкивала, и они сладко засыпали на своем холме. А остров плыл через моря и океаны, и никакие бури были ему не страшны. Иногда приходилось пересекать целые моря красных водорослей. А если приближались белухи или китовые акулы, друзья брались за острогу, чтобы защитить остров. Вы спросите меня: а как же сельдь? Ну так вот, старый моряк свистом объяснил чудо-острову, что ему нужно плыть туда, где водится много сельди. А из лиан, пропитанных соком каучукового дерева, он сплел большие, крепкие сети. Правда, чудо-остров сначала не понял и привез друзей в край, где было много планктона — он-то ел только планктон. Но старый моряк посвистел еще и объяснил острову, что ему нужна сельдь. И вот каждую ночь чудо-остров уплывал все дальше к югу. И однажды утром они приплыли в край, где было много-много сельди. Никогда в жизни старый моряк не видел столько сельди зараз. Ее было так много, что все море мерцало серебром. «Здесь! — сказал старый моряк куму Ионе. — Бросаем сеть, живо!» Они забросили сеть в море, и каждый раз, когда вытаскивали ее, в ней бились тысячи сельдей. Наловив достаточно сельди, старый моряк сложил весь улов на полянке на вершине холма и свистом объяснил чудо-острову, что надо как можно быстрее плыть на север. Чудо-остров очень любил своих новых друзей, поэтому поплыл так быстро, как только мог, и плыл день и ночь без [135] остановок. Он плыл через моря и океаны, оставляя за собой широкий пенный след, и через несколько дней друзья оказались в бухте, откуда было рукой подать до их дома. Чудо- остров долго смотрел, нет ли кого на берегу: он, знаете, был немного застенчив. Птицы кружили вокруг него, не понимая, откуда здесь взялся совсем новый остров. Старый моряк с кумом Ионой перетащили всю сельдь на берег и пошли искать грузовик, чтобы перевезти свой улов домой. Когда они вернулись, чудо-остров уже чуть виднелся на горизонте и удалялся к югу быстро, как самая легкая шхуна. Старому моряку стало немного грустно: ведь он очень любил этот остров. На деньги, вырученные за сельдь, старый моряк и его кум Иона купили дом, и много всяких машинок, и даже новую шхуну. И с тех пор старый моряк всегда что-то насвистывает себе под нос: он не забыл языка острова. А каждый вечер он сидит на берегу моря и ждет: а вдруг остров еще вернется? Старому моряку очень хочется снова попутешествовать с ним по морям и океанам. Но боюсь, что он не вернется никогда.
Мы сидим на пустыре и смотрим на заходящее солнце, наполовину скрытое высоченными небоскребами. Слушаем, как гудят машины на шоссе за колючей изгородью. Здесь все покрыто пылью и валяются ржавые консервные банки. Джин Шипучка подбрасывает вверх мелкие камешки. Сурсум Корда молчит. Аллигатор Барксснова протягивает Найе Найе зажженную сигарету, и она курит, сидя на белом камне. Несколько раз неторопливо затягивается, потом откашливается, чтобы прочистить горло. У нас есть немного времени до наступления ночи.
— А вот еще однажды... — говорит Найя Найя. Нас уже одолевает сон: так всегда бывает, когда она рассказывает особенно интересные сказки. — А вот еще однажды жила-была тучка. Самая обыкновенная тучка, не очень большая, серая с белыми краями, округлой формы. Вообще-то форма ее все время менялась, как и у всех тучек, но всегда она оставалась округлой. Тучка очень любила плыть над землей и смотреть вниз на свою тень, которая бежала за ней по полям и крышам домов. Другие тучки летели, куда гнал их ветер, все в одну сторону, к далекому горизонту; они всегда путешествовали по небу вместе, а иногда сливались в одну большую серо- черную тучу, и эта туча росла, росла и становилась все тяжелее, пока дождевая вода не начинала капать из ее брюха, стекая на землю тонкими серебристыми струйками; и тогда большая туча, опорожнившись, снова становилась легкой, а [136] то и совсем исчезала, и в небе оставалось лишь немного серого тумана. Но наша тучка ни за что не хотела исчезнуть. Ей хотелось без конца плыть по небу куда вздумается, глядя сверху вниз на землю. Поэтому, когда ветер гнал ее к заснеженным горным вершинам, где собирались другие тучки, она упиралась и летела против ветра. «Иди к нам!» — звали ее тучки. Но она упрямо плыла в другую сторону, делая вид, будто не слышит. Далеко-далеко уплывала она! Путешествовала над Европой, над Африкой, над Месопотамией. Бродила над бескрайними пустынями. Там она оставалась совсем одна в синем-синем небе и плыла неспешно, глядя, как ее тень внизу скользит по барханам желтого песка. Прибегали люди, крошечные, как муравьи, и, завидев тучку, радостно кричали: «Ура!» — потому что думали: вот сейчас за ней придут еще тучи и наконец-то пойдет дождь. Путешествовала наша тучка и над морями, это тоже было неплохо: смотреть на крошечные волны, которые сверху кажутся неподвижными. Да, это была тучка, непохожая на другие. Ей хотелось жить долго- долго, прогуливаясь в чистом небе. Иногда, когда не было ветра, она останавливалась и засыпала. И еще ей нравилось все время менять форму и цвет. То она была бледно-розовой, то серой, то кремовой, то молочно-белой. А уж формы принимала самые разные, чего только ей не приходило в голову: она была рыбой, лошадью, хвостом кометы, куколкой, птицей, змеей, бутылкой, бабочкой. Эта игра ее очень забавляла. А еще она любила часто менять скорость и высоту. Когда дул сильный ветер, она летела, едва не задевая кроны деревьев, мчалась, огибая вершины холмов. А когда было тихо, неподвижно висела высоко над морем. И ночью она оставалась в небе, подбиралась близко-близко к серпу-месяцу, а мимо нее проносились летучие мыши. А труднее всего было спрятаться от бури. В бурю ветер гнал ее к другим тучам, и каждую секунду ей грозило пролиться дождем или просыпаться градом. Тогда она искала поблизости высокую гору и, зацепившись за ее вершину, пережидала штормовой ветер. Но особенно наша тучка боялась молний. Ведь молнии прожигают тучи насквозь. Это очень больно, и раны потом долго не заживают. Поэтому, когда тучка слышала раскаты грома, она спешила спрятаться в какую-нибудь лощинку и становилась совсем маленькой, чтобы не притянуть электрический разряд. Правда, были и безобидные молнии, те, которые называют зарницами. Это просто яркие, бесшумные вспышки, полыхающие среди туч. Такие молнии не [137] обжигают, они словно гладят и чуть-чуть щекочут, это даже приятно. Наша тучка радовалась, что она свободна и может плыть, куда ей вздумается, над разными странами, морями и океанами. Но это не могло длиться бесконечно. Сами знаете, у тучек век короткий. Кончилось лето, и зарядили осенние дожди. «Иди к нам, — твердили ей другие тучки, — летим с нами на восток, там мы устроим хороший ливень, а то деревья уже заждались». Но наша тучка не хотела лететь с ними, она хотела одна гулять по небу и смотреть сверху, как ее тень бежит за ней по земле. И вот однажды подул очень-очень сильный ветер, и, как наша тучка ни противилась, он все же подхватил ее и понес. Ветер уносил ее все дальше и дальше за моря. Тучке было очень страшно: вот сейчас меня пронзит молния, думала она. Ветер дул много дней подряд, и бедной тучке стало совсем худо. А потом ветер вдруг стих, и она оказалась над горной котловиной, где уже собрались все другие тучки. И тут она почувствовала, что вот-вот прольется. Капли воды сочились из нее и падали на землю, тихонько шелестя. Но странно: тучке было даже приятно чувствовать, что из нее капает вода. Она становилась все меньше и меньше и наконец исчезла совсем где-то над Генуэзским заливом, и все ее капли смешались с каплями, падавшими из других тучек, и влились в горные ручейки, а оттуда в речки и наконец в море. А деревья и травы пили эту воду и радовались. А потом, когда дождь прошел, небо стало ярко-синим, чистым-чистым, без единой тучки.
Найя Найя умолкла. Мы лежим на пыльной земле и смотрим, как сгущаются сумерки. Повсюду в домах зажигаются окна, а над морем вспыхивает красный луч маяка. Надо же, а Джин Шипучка уже уснула, не дождавшись конца сказки.
