Максвелла начали одолевать тяжелые мысли. С горя он написал книгу. Издатели отказывались ее печатать, находя излишне заумной. Нам бы чего попроще, вздыхали они сиротливо. Ладно, примирился он, стать Борхесом с первой попытки не суждено. А быть кем-то, вечно подающим надежды, казалось ему скучным, странным и малозабавным.
Тогда Максимилиан задумал настоящее Дело. Он сделал все правильно. На взятки потратил полтора миллиона долларов. Вопросы решал на уровне вице-премьеров. Никто не возражал, и он сам удивлялся, до чего просто устроен мир.
Максвелл должен был взять сумму, равную бюджету нескольких областей. Максвелла взяли на месяц раньше. Он подумал, имеет ли смысл садиться в тюрьму. Решил, что не стоит. И он опять выбрал самое простое: Максу передали пистолет, он убил пятерых человек и вышел.
Далеко не ушел. Менты окружили квартиру и предложила выбросить пистолет в окно. Он еще раз подумал. Кивнул своему отражению в зеркале, мысленно соглашаясь с тем, что жил единственно правильным образом. В жизни нужно делать как можно больше дел — это первое. Любое дело нужно делать мастерски или не делать вообще — это второе. Он мастерски приставил ствол к виску и выстрелил. Ему казалось, что мастеру затруднительно существовать у параши.
Школьный учитель
Позднее, после войны, когда Розенберг пытался подробно вспомнить первые два десятилетия своей жизни, то с горечью убеждался, что у него не все получается. Не получалось вспомнить именно подробно, все сразу, в последовательности и в деталях, отдельные же события из памяти иногда выплывали, разрывая ее своими открытыми краями — чем больнее и неприятнее было само событие, тем, как ни странно, приятнее было о нем вспоминать. Например, как его избивали трое ребят во дворе гимназии — это унизительное и самое яркое из унизительных происшествий было любимым в его серой колоде ученических воспоминаний.
Больнее всех бил Розенблюм, Арон Розенблюм. Как всегда. Чего от него еще ожидать? Враг номер один. Все малолетние мерзавцы квартала считали за честь избить малолетнего белокурого Отто. Его сюртук в грязи — лучшее развлечение. А Арон придумал плеваться. Надо же придумать! Это пытка: Отто Розенберг сидит перед учителем, а мерзавец притаился сзади, и когда грузная фигура у географической карты поворачивается лицом к океанам и континентам, сразу начинаешь бояться за свою спину. Негодяй может не плюнуть ни разу, но это ничего не меняет, поскольку пытка в самой ожидании подлости. А если обернешься, тебя унизят с учительской стороны. Дитрих Юнген любил, чтобы дети сидели смирно.
Зато теперь есть что вспомнить. Но неужели нечего, кроме кучерявого мучителя и его друзей, друг врага — мой враг? Неужели? Ведь не учебу. Маленький и повзрослевший Отто учился хорошо, давя тошноту. Латынь, умерший еще до его рождения язык. География. Плевки. Абсурд: на уроке закона Божьего они слушали про шесть дней, а спустя час на естествознании им рассказали теорию обезьян. Если это смешно, то он не смеялся, быть может, единственный, кто видел страшную несуразность. Как и единственный, кто ходил в этой гимназии оплеванный. Даже собаки лаяли на него более злобно, чем на заурядных учеников, даже погода недолюбливала его.
Однажды он хотел убить Розенблюма, это было всерьез. С огромным булыжником он несколько осенних вечеров стоял перед его домом, упорный и без усталости. Было темно, и он мог успеть убежать неузнанным, когда прохожие услышат крик. Отто десять тысяч раз воображал себе этот последний крик — теплая мысль в холоде нескольких лет. Арон так и не вышел, зачем ему выходить из теплого дома в сырость и в дождь? Простуженный Отто имел время подумать об этом в своей постели. Болел неделю. Когда вернулся к жизни и поднялся на порог лучшей школы города, Арон Розенблюм сказал приятелям, тыча пальцем в его несуразную, тощую фигурку: «А я думал, что этот хилый господин уже сдох».
К тринадцати годам Отто разучился плакать, полгода проспав на мокрой подушке. Плакать лучше ночами, а днем опаснее. Но он был единственным в семье, кто спустя три года не рыдал в день смерти матери. Пригодилось потом. Он холодными глазами смотрел на то, как с человеческих тел снимают кожу, слабо надеясь на то, что тридцать лет назад школьные товарищи не станут избивать его линейками после уроков. Они ведь могут, если вместо Бога поклоняются Розенблюму, а тот презирает слабых.
Сначала он тоже перестал любить слабых, уже в университете. Его тоже не любили. Особенно девушки. Но плевать. Он тогда впервые убил молодого человека на дуэли. Не Арона, тот был потерян лет пять назад. Смеяться перестали. Уважали? Он в этом сомневался. Но тоже плевать.
А в двадцать втором он впервые узнал, что из космоса на Землю снизошел мессия: он говорил об избавлении мира от подлой расы отравивших колодцы. Немного спустя Отто прочитал знаменитую книгу однофамильца и понял, что на этот раз Розенблюм не уйдет, не отсидится в теплых стенах, пока маленький продрогший мальчик дожидается его с булыжником в правой руке. Ему некуда будет уйти, ведь к ногам победителей ляжет весь мир. Но сначала рай будет восстановлен здесь. Германия без отравителей казалась прекрасной страной, кусочком раннего детства, о котором он ничего не помнил, но твердо знал, что когда-то оно было и у него.
Спустя больше десятка лет, пропитанных потом и борьбой, рейхсфюрер СС сделал ему личное предложение. Это была работа, для которой сгодится лишь тот, в чью грудь Один вложил безжалостное сердце. Раса. Он понял. И Отто Розенберг в тот день поблагодарил Генриха за оказанное ему доверие.
Он всегда всматривался в лица приговоренных, и не зря — похожих было много. Он успокаивался. Говорили, что Розенберг был самым спокойным и методичным, как вверенный ему механизм.
Однажды, глядя на черный дым из трубы, — банально, но это так! — Отто понял, что отыгрался. Со всеми и за все. После того, как он понял, Отто Розенберг перестал ненавидеть и стал любить: себя, свою судьбу, небо над головой, землю под ногами и людей, которых продолжал убивать. Он полюбил то, что называется словом жизнь. Но он не спешил. Спешить больше некуда — он закрыл все счета, предъявленные ему миром.
Говорили, что в Ордене он был самым счастливым. Ошибались? Вряд ли. Среди начальников лагерей было немало счастливых людей. Его называли лучшим, и он бы не опроверг.
Когда Отто Розенберг понял, что нашел себя, то вознес Господу самую странную молитву из всех, когда-либо слышанных небесами. Впрочем, он молился не христианскому богу…
Возрожденное язычество? Подлинно арийская вера? Он молился и больше не отыскивал среди обязанных умереть курчавых и тонколицых. Зачем? Отныне он был счастливым человеком: твердо знал, что делает великое и нужное дело, занимает ответственный пост. Офицер. Руководитель. Человек миссии. И ничто сверхчеловеческое нам не чуждо.
Когда переворачивается большой мир, невероятное становится твоей явью. Увидев однажды Розенблюма в списке имен, он решил, что пришло время второй раз в жизни совершать поступок (первый — вступление в ряды). Он вызвал заключенного, тот был немолодым мужчиной с выбитой челюстью, кривыми пальцами, слезящимися глазами, худым, на десяток лет младше по возрасту, чем по виду, — это надо же, совсем не изменился, мерзавец!
Бывший палач не узнал свою жертву. Стоящий напротив казался заключенному очередным эсэсовцем, просто очередным. Руны, «мертвая голова», главнее остальных — ну и что? Поэтому он не верил своим глазам.
Сумасшедший офицер встал на колени.
— Зло есть лучшая сила человека — воистину так. Злой всегда победит. Ребенком я не знал этого и беспомощным входил в мир. Благодаря тебе я узнал правду и благодаря тебе я стал сильным, таким, как сейчас.
Воткнув свой взгляд в уставшие глаза Розенблюма, он продолжал:
— Я не могу убить своего учителя. Ты должен жить, потому что ты научил меня жить. Я покажу тебе, как выйти отсюда. Не бойся, не обману.
Отто не обманул еврея, предложив тому лучший способ.
Но Арона Розенблюма все-таки пристрелила охрана. Пуля в голову без предупреждения, попытка к бегству не удалась.
…После войны, неузнанный союзниками и трибуналом, Отто Розенберг сидел на веранде своего дома. Он пытался вспомнить детские годы как лучшее время жизни. Но память старика была слабой, и многое вспомнить просто не удавалось. Как жаль.
Правда о невинно убиенных
Мальчик карабкался вверх по зеленому склону, наплевав на расцарапанные коленки. Мальчик был в белой футболке, грязных шортах и без страха носил братовы сандалии на босых пятках. Где-то здесь, как ему рассказывали, жил старик-лесник, потрепанный и уставший, щетинисто-бородатый, но много знавший, в том числе и правду о невинно убиенных. Мальчик лез к нему, уже с детства зная в себе любовь к крутой и бесповоротной правде, равнодушный к расцарапанной коже и прочим последствиям. Он улыбался неужели ему так весело узнавать новое?
