Если слухи о склонностях Годенхаузена соответствовали действительности, то, значит, это прелестное тело ждало настоящего мужчину. В двадцать пять он и не задумался бы о возможных последствиях, которые могут за этим скрываться, но ему было уже тридцать пять.
Целый день он провел в колебаниях, но в четыре часа отправился на вокзал и взял билет до Потсдама.
— Я рада, что вы наконец пришли, — приветствовала его Алекса, и это прозвучало искренне. На ней было платье из голубого бархата, рукава и воротник отделаны кружевами, волосы убраны от лица и заплетены на шее в тяжелый узел. Она выглядела как школьница, юная, нежная, страстно желающая понравиться. — Я уже начала думать, что вы нас умышленно избегаете. Я просто позавидовала моему мужу, когда он рассказал, как вы оба прекрасно провели время в Либенберге.
— Это действительно так.
Она повернулась поприветствовать двух пришедших гостей, и он смог оглядеться. Мебель была выдержана в современном стиле, и в комнатах ничего не нарушало гармонии. Каждая люстра, каждая ваза были подобраны поистине с тонким вкусом. Направо из салона был выход в зимний сад, слева располагалась игровая комната. Все в этой квартире производило впечатление холодной роскоши, как при дворе. И это означало, кроме всего прочего, что приглашения сюда получал довольно узкий круг лиц. В этот вечер почти никто не прикасался к предложенным на серебряных подносах канапе и пирожным.
В числе гостей были Роза и генерал фон Цедлитц, пехотный полковник с супругой и несколько субалтерн-офицеров. Позднее появился еще один гвардейский майор, который тут же вступил в интенсивную беседу с Годенхаузеном в зимнем саду.
Около восьми, когда полковник с супругой уже собирались уходить, ординарец Годенхаузена объявил о прибытии городского коменданта Берлина, генерала Куно фон Мольтке. С красными от морозного ветра щеками и носом, генерал появился с видом изможденного путника.
— Мне ужасно неприятно, что я так задержался, — воскликнул он и обнял хозяина дома. — Я должен был проводить Фили на вокзал. Он уехал в Территет.
Годенхаузен нахмурился.
— В Швейцарию?
— Верно.
— Почему Фили уехал? — спросил Годенхаузен. — Именно сейчас. Полагаете, это умно? — Судя по голосу, он заметно нервничал.
Повсюду в Берлине статья Хардена была на устах — только у Годенхаузенов о ней не упоминали. Николас отнес это на присутствие дам. Собственно, одна Роза фон Цедлитц с ее шляпкой с пером и длинными перчатками, которые она не снимала, даже когда пила чай, была уже ходячим предупреждением: «Разговоры о неприличных вещах запрещены».
— Он считает, что ему ничего другого не остается, — сказал Мольтке.
— Вы тоже так считаете? — спросил Годенхаузен.
Мольтке пожал плечами.
— Трудно сказать. Я, право, не знаю. Между отвратительными сплетнями и замаскированными намеками существует известная разница. Против дискредитации еще как-то можно защищаться, можно потребовать расследования, но против инсинуаций? Что тут можно расследовать? Фили, вероятно, думает: «Не надо будить спящую собаку».
Годенхаузен мрачно слушал. Николас спрашивал себя, почему нападки на таких людей, как Мольтке и Ойленбург, так его задевают. Ему вспомнились намеки молодого дипломата Шислера, когда они возвращались в Берлин от Годенхаузенов, о его приглашении в Новый дворец. Если между Мольтке и Ойленбургом действительно были «аномальные» отношения — имел ли и Годенхаузен к этому отношение? И что тогда это значит для Алексы?
Майор нарушил молчание.
— Я своего мнения не меняю. Вы вместе с Фили должны что-то предпринять, Куно. Пошлите кого-нибудь к Хардену. Предложите ему денег, наконец. Его наверняка можно купить. Все евреи обожают деньги. Для них недоступны власть, влияние или государственная служба. Они могут полагаться только на деньги. Сделайте ему подарок, пошлите кольцо, булавку для галстука, на худой конец шоколадную коробку с золотыми. — Николас должен был признать, что Годенхаузен начисто забыл о еврейских корнях свояка. Он уже жалел, что пришел.
— Я думаю, давать деньги Хардену — все равно что выбрасывать их на ветер, — ответил Мольтке. — Харден возьмет их, а Витковски будет пакостить дальше.
Все рассмеялись над шуткой. Николас не понял намека.
— Витковски? — спросил он.
— Под этим именем он родился в одном галицийском гетто, — объяснил Мольтке и продолжил глухим голосом: — Нет, Фили поступил правильно. На таких людей, как Харден, самая лучшая реакция — это вообще не реагировать. Харден знает точно, как далеко он может зайти. Дальше он не отважится, он начинает тогда искать другую жертву, чью голову он будет сервировать своим читателям. — Внезапно он заметил на другом конце стола стоящие сладости. — Ах, croquemboche [11]— воскликнул он и немедленно направился к столу. Он не мог противостоять соблазну и положил себе безе на тарелочку, затем, после короткого раздумья, пирожное эклер и кусок яблочного пирога. Генерал уселся за меленький столик, и ему принесли чашку какао. — Ваша повариха бесподобна, дражайшая, — поздравил он Алексу.
— У нас за углом превосходная кондитерская, господин генерал, — доложил Годенхаузен. — Моей жене не везет при выборе прислуги, она слишком доверчива к людям, которые хорошо рассказывают душераздирающие истории о своих несчастьях. Наша кухарка не может испечь ни одного пирога, чтобы он не подгорел, зато у нее трое детей в приюте…
— Но Ганс Гюнтер! — попыталась остановить его фрау фон Цедлитц.
Он не обратил на нее никакого внимания.
— У нас есть горничная, которая кормит своего мужа — инвалида, и прачка, которая за кражу в магазине отсидела три года в исправительной тюрьме.
Алекса беседовала в этот момент с молодым офицером, и, казалось, колкости мужа ее не задевали.
— Как? Вы все еще держите Минну? — спросила недоуменно ее тетка.
Алекса взглянула на нее с высоко поднятыми бровями, словно только что увидев родственницу.
— Ну разумеется. Она очень хорошая прачка.
— Надеюсь, ты пересчитываешь серебро, прежде чем выходишь из дома?
— Ах, еще что. Давайте не будем утомлять генерала историями о прислуге. Как вам понравилась Мельба в «Сомнамбуле»? Мне кажется, ее лучшие дни позади. Или это от того, что она меня оставляет равнодушной? Патти я слушала один-единственный раз, семь лет назад. Для оперной певицы она была уже довольно стара, но как актриса была непревзойденной.
— Второй Патти нам уже не пережить, — согласился генерал. — Хотя выступать на публике ей уже не стоит. Мы должны помнить о ней, какой она была в лучшие годы. Да, таковы женщины. С поражением они никогда не хотят смириться, неважно, что было тому причиной — возраст, болезнь или мужчины. Я всегда говорю: не мы сильный пол, а женщины.
На обратном пути в Берлин Николас твердо решил держаться впредь от салона Годенхаузенов подальше. Критика Годенхаузена способностей Алексы как хозяйки дома еще больше усилила тлеющую в нем антипатию к майору. И его выпады против евреев разозлили Николаса. Еще пару таких инцидентов, и он будет вынужден или оскорбить майора, или дать ему пощечину. Естественно, это вызовет скандал, а возможно, приведет и к дуэли. В любом случае Алекса была бы скомпрометирована. День спустя он сделал обязательный ответный визит с благодарностью, это означало, что он только отдал свою визитную карточку.
На праздники почти половина сотрудников посольства уехали в отпуск, и Николас, который оставался в Берлине, был поэтому не так занят, как обычно.
В свободные часы он занялся покупкой рождественских подарков для детей своих друзей, для родственников и для старых заслуженных работников в Вене и Шаркани. Это хотя бы как-то отвлекало его от мысли об Алексе. Когда в январе в Берлине разразился проходивший обычно с показным преувеличенным весельем карнавал, воспоминания о неприятном визите к Годенхаузенам почти улетучились. Николас получил билеты в Королевскую оперу на гала-концерт в честь королевской четы из Вюртемберга и взял Митци с собой. По этому случаю еще за день до концерта она совсем потеряла голову. Посчитав, что у нее из ее вечерних платьев ни одно не годится, она истратила почти целый месячный гонорар на модное платье из Парижа, разработанное для «современной дамы»: с тонкой как тростинка, гибкой, длинноногой фигуркой, некой смеси Клеопатры и Джульетты с капелькой Эмили Панкхорст. [12]Это было платье, которое ей вообще не шло. Она была вовсе не femme fatale, [13]а, напротив, Митци Хан из Медлинга под Веной, и в ней было скрыто ровно столько же тайны, сколько в клецках со сливами.
