Николас должен был забрать ее из «Централь-отеля», и, когда он увидел ее спускавшейся по лестнице в этой парижской роскоши с веером и перчатками выше локтей, он не смог, как ни старался, удержаться от смеха.
Так как в своем тщеславии Митци всегда стремилась выглядеть светской дамой, она показалась ему как никогда забавной и где-то даже трогательной. Хотя она выбрала для себя сцену, ее идеалом была не Элеонора Дузе или Сара Бернар, а, напротив, княгиня Меттерних, задававшая тон в венском свете. Николас чувствовал, что он увлечен ею в этот вечер сильней, чем когда бы то ни было, да, он был прямо-таки влюблен в нее.
— Ты выглядишь просто прелестно, мой ангел, абсолютно обворожительно! — сказал Николас.
— Не слишком вызывающе? — неуверенно спросила она.
— Для вечера в Опере? Дорогая, об этом нет и речи!
Присутствовал весь двор, и, как водится в таких случаях, во фраках и при орденах. Кайзер только что оправился от легкого насморка и приказал, чтобы в зале было как следует натоплено, и так получилось, что в центре Берлина, где еще после обеда шел снег, образовался маленький кусочек Сахары.
По случаю приезда королевской четы было предписано давать «Летучего голландца» Вагнера, и, когда после первого акта зрители в партере встали, одетые в белые перчатки руки дам мгновенно привели в движение вееры, что напомнило Николасу взлет голубей в Венеции на площади Св. Марка, когда начинали звонить колокола.
Николас с Митци также вышли из своей ложи. Когда они прогуливались в фойе, Николас неожиданно увидел перед собой Алексу, которая протянула ему, улыбаясь, одетую в перчатку правую руку. Он взял ее руку, повернул и запечатлел поцелуй выше последней кнопки.
— Как хорошо, что я вас случайно встретила, Ники. Девятого числа у нас намечается ужин с танцами. Приглашения уже разосланы, но я очень, очень прошу вас этот вечер ничем другим не занимать, а если вы уже кому-то пообещали, ради меня откажите, пожалуйста. Только не говорите нет, иначе я расстроюсь. — Она говорила запыхавшись и очень настойчиво. Он все еще держал ее руку.
— Разумеется, я приду.
Тут он почувствовал толчок. Он совершенно позабыл о Митци и поспешил исправить свою оплошность.
— Позвольте познакомить вас с Митци Хан, Алекса. Митци, это моя свояченица, баронесса Годенхаузен.
Улыбка мгновенно исчезла с лица Алексы, подняв голову, она холодно взглянула на стоящую перед нею молодую женщину.
— Благодарю, Николас. Меня совершенно не интересует знакомство с этой дамой. — Она повернулась и мгновенно исчезла в толпе зрителей. Николас обескураженно смотрел ей вслед, не находя слов. Митци, остолбенев, стояла в растерянности. Опустив наконец протянутую для знакомства руку, она посмотрела на Николаса.
— Отчего? Отчего она так? — жалобным голосом тихо спросила она.
Вечер был испорчен. Непростительное поведение Алексы рассердило Николаса, но одновременно он был и в недоумении. Ему стало ясно, что поразительное сходство ее с Беатой было чисто внешним. Беата никогда и ни при каких обстоятельствах не унизила бы такую безобидную девушку, как Митци, и вообще никого бы так не обидела. Нет, Алекса фон Годенхаузен вовсе не была перевоплощением Беаты.
Приглашение на бал от Годенхаузенов пришло на следующий день, и Николас отправил короткую записку, в которой объяснил, что приглашение, к сожалению, принять не может.
Митии тяжело переживала инцидент в Опере, несколько дней она была подавленной, но вскоре вновь обрела свойственную ей уравновешенность. Аплодисменты публики и предложение продлить контракт на следующий сезон в «Зимнем саду» также способствовали этому.
Несколько дней спустя, в среду, Николас был дома один и отвечал на письма, с ответами на которые он давно задержался. У его экономки вторая половина дня была свободной, его ординарец, сельский парень из венгерской глубинки, глушил тоску по родине где-нибудь в одной из пивнушек, которых было великое множество вокруг Александрплац.
Часы на соборе пробили пять, и Николас подумал, что через час они должны встретиться с Митци в кафе «Виктория». Внизу раздался звонок, но у Николаса не было никакого желания идти открывать. Наверное, кто-нибудь из молодых людей из посольства, у которых было слишком много свободного времени и которые пропадали от скуки в этом чужом и негостеприимном городе. Но внизу продолжали настойчиво звонить, и он нехотя пошел к двери. За дверью стояла Алекса, в каракулевой шубке, со шляпкой на голове и густой вуалью на лице. В руках у нее был конверт, который она, не говоря ни слова, отдала ему в руки.
Николас остолбенело смотрел на нее.
— Вы не хотите зайти?
— Я не думала, что вы сами подойдете к двери. Я только хотела… оставить это письмо. Пожалуйста, возьмите его.
Он был настолько растерян, что выронил письмо. Алекса повернулась и пошла к выходу. Совершенно сбитый с толку, он устремился за ней.
— Оставьте меня! — воскликнула она, когда Николас догнал ее. — Я не хотела… — Она замолчала, и видно было, что готова разразиться слезами.
Николас крепко держал ее руку.
— Вы замерзли, вам холодно. Давайте зайдем, здесь мы не сможем поговорить.
Не отпуская ее руки, он наклонился за письмом. Николас провел ее в салон, в котором было тепло и уютно. Он помог ей снять шубку и заметил, что она дрожит.
— Вам нехорошо?
— Прочтите письмо, — прошептала она.
Он разорвал конверт. На листке стояло только одно, по-венгерски написанное предложение:
«Пожалуйста, простите меня за допущенную бестактность в Опере».
Николас читал, но ничего не мог понять. Он понимал, конечно, что она просит прощения, но не мог понять, почему она принесла письмо лично сама. Это покаяние смущало его.
— У нас у всех бывает плохое настроение, Алекса, — сказал он. — Забудьте об этом.
— Если бы я только могла объяснить себе мое поведение. Я думала, что вы были один, и вдруг увидела за вами ее. — Она снова перешла на венгерский, хотя перед этим говорила по-немецки. — Она крепко держалась за вашу руку, как если бы имела право на это. И к тому же только два года прошло, как Беата… И вы, с этой девушкой… — Она разрыдалась.
В смущении он положил руку ей на плечо, и она прижалась к нему. Он крепко обнял ее и ощутил аромат духов и дурманящий запах ее тела. Она перестала рыдать, руками обвила его шею и потянулась к его лицу.
Позднее он пытался понять, что, собственно, произошло с ними. Он вспоминал о страстном до дикости объятии. Затем, тесно переплетаясь телами, они лежали в каком-то забытьи. Все случившееся произошло без слов, сопровождаемое только сдавленными стонами, легкими вскриками и барабанным стуком проливного дождя в стекла.
Его рука затекла, но он не решался потревожить ее, чтобы не разрушить волшебство этого незабываемого мига. Все казалось ему необъяснимым, и он боялся, что она, как какое-то виденье, исчезнет в воздухе.
Когда Алекса открыла глаза, он не знал: прошли часы или минуты. Она лежала выпрямившись в кровати и смотрела на него как на чужого. Он протянул к ней руку, но она, отпрянув, выскользнула из кровати, схватила батистовую сорочку и накинула на себя. Затем спешно собрала все детали туалета, разбросанные где попало.
— Я оденусь в другой комнате. Выход я найду сама. — Все это звучало неожиданно резко.
Он вскочил с кровати.
— Алекса!.. — Он чувствовал какую-то особенную враждебность в ней, которую она как невидимую стенку воздвигла между ними. — Ты не можешь так просто уйти, мы должны поговорить!
Она держала одежду перед собой, как какой-то щит.
— Пожалуйста, я должна одеться и не хочу при этом иметь зрителя. — Она прошла в соседнюю комнату и закрыла за собой дверь.
Николас слышал, как она двигалась, затем стало тихо и Алекса позвала его по имени: «Николас». Когда он вошел, она была уже одета, только платье сзади не было застегнуто.
— Ты не смог бы застегнуть крючки?
Он уже полностью пришел в себя, но, когда наклонился, чтобы ей помочь, руки его все еще двигались неуверенно.
— У того, кто пришивал эти крючки, должно было быть хорошее зрение, — попытался он пошутить.
— Поторопись, я уже опаздываю, — нетерпеливо сказала она.
Он застегнул последний крючок, затем взял ее за плечи и повернул к себе. Это получилось несколько грубовато.
— Что с тобой? Ты ведешь себя так, как если бы я тебя изнасиловал. Но об этом не может быть и речи, ты это прекрасно знаешь.
— Оставь меня, я правда сильно опаздываю.
Николас отпустил ее.
— Я хотел бы с тобой поговорить.
— Не сейчас. Позже.
— Когда?
— Позже! Я обещаю тебе. Сейчас не получится, пойми меня, пожалуйста…
