расселись, посадив Верещагина в центре всей компании.
Помещение кабаре немало удивило Верещагина: пока его товарищи заказывали вино и закуску, из расчета шестидесяти франков, он с увлечением разглядывал стены питейного зала. Тут висели картины и этюды известных художников, карикатуры с остроумными надписями. На резных подставках возвышались скульптурные фигуры, а огромная печь была разукрашена барельефами, изображающими злых духов. Посредине печи, на лицевой ее стороне, красовался череп, когда-то принадлежавший одному из завсегдатаев кабаре. Посетителей было еще немного: несколько военных пили, разгоняя тоску; двое студентов с девушками, сидевшими у них на коленях, поднимали бокалы за здоровье Наполеона Третьего, хохотом сопровождая свои тосты. В углу, за красным столом, сидела компания музыкантов, певцов и артистов. Бледный, с выпуклыми пожелтевшими глазами, в черном бархатном плаще поэт читал свои стихи о Франции, сравнивая ее с несчастной женщиной, от которой отвернулись ее поклонники и любовники.
— Куда я попал?! — удивленно воскликнул Верещагин.
— Поздно об этом спрашивать, — ответил ему один из любимцев Жерома, ученик Пуальпо. — Мы пришли с вами, Верещагин, в храм, посещаемый представителями всех искусств. Ого! Да вы примечайте, как уже впились глазами в вашу бороду те две красотки, разочаровавшиеся в своих партнерах.
— Напрасно! — крикнул в сторону полуобнаженных девушек ученик Блан, любитель легких увлечений. — Напрасно! У этого бородатого русского медведя не осталось при себе ни франка. Да он и не клюет на такую наживку, как вы.
— Довольно, — сказал Ропен. — Мы пришли выпить за вступление в нашу студию русского товарища. Разливай, Брикар! А ты, Делор, подкладывай закуску. Учти, что в России не едят ни устриц, ни омаров. Это я слыхал от своего деда, который два года пробыл в плену в России…
— За здоровье русского коллеги Верещагина!..
— За успехи!..
И они пили в этом прокуренном и пропахнувшем всеми запахами кабаре. А потом рассказывали веселые анекдоты и снова пили и пели песни. Верещагин не знал тех песен, но, запоминая мелодию, чуть слышно подтягивал, К художникам подсели два скрипача, игравшие за бокал виноградного вина что угодно и кому угодно. Под звуки рыдающих скрипок послышалась песня, жившая среди свободолюбивых парижан со времен первой французской революции:
…Я гражданин, я здесь рожден, Я верный сын отчизны, За край родной, за свой закон Я не жалею жизни!.. Враги народного добра, Клянусь вам чем угодно — Придет желанная пора, Француз вздохнет свободно…
Когда оборвалась песня и все было приуныли, живописец Брикар обнял Верещагина и попросил его спеть что-нибудь веселое, русское. Скрипачи, сказал Брикар, пусть уловят мотив и аккомпанируют.
— Не могу, не умею… — возразил Верещагин.
— Не может этого быть! Наши старики вспоминают, как ваши солдаты и казаки пели на улицах Парижа походные песни.
— Недаром наш учитель Жером написал картину, изображающую русских песельников. Спойте, коллега Верещагин! Просим!
Верещагин отставил в сторону бокал с вином, слегка откинул голову на спинку стула и, как бы в шутку, весело пропел один только куплет:
Что за песни, что за песни Распевает наша Русь! Уж как хочешь, брат, хоть тресни, Так не спеть тебе, француз…
Спел и замолк. Брикар правильно перевел куплет на французский язык. Сидевшие за столом зашумели и потребовали продолжения.
— Я вам не эту, другую спою, — любимую в России песню немецкого поэта.
Верещагин встал, отставил стул в сторону и запел:
Во Францию два гренадера Из русского плена брели, И оба душой приуныли, Дойдя до немецкой земли. Придется им скоро увидеть В позоре родную страну… Их храброе войско разбито, И сам император в плену!..
Брикар, немного знавший русский язык, шепотом переводил слова песни. Его товарищи слушали внимательно, переживая былое поражение Франции. Склонив над столом захмелевшие головы, они готовы были заплакать. Двое скрипачей прислушивались к словам песни и вдруг, поправив на шеях заношенные шелковые платки, заменявшие жабо, взялись за скрипки и тихо заиграли в такт Верещагину. Песня уверенней, громче зазвучала в стенах питейного заведения, но не стала от этого веселей, ибо один из гренадеров, продырявленный штыком, обращался к своему товарищу:
