Этот монолог принадлежал многолетнему руководителю университетского хора Ивану Александровичу Оболенскому. Он был реакцией на реплику майора, что «получился настоящий бал».
Ивану Александровичу накануне исполнилось семьдесят. С хористами он никогда не говорил о своем прошлом, но от одного студенческого поколения к другому передавались легенды о крутых поворотах его музыкальной судьбы – от дирижера военного оркестра до солиста знаменитой свердловской оперетты.
Несложный арифметический расчет показывал, что в судьбоносном 1917 году Ивану Александровичу уже исполнилось двадцать два года. Это обстоятельство, в сочетании с сохранившейся в его годы выправкой, давало основание относиться к его ссылкам на Благородное собрание без малейшей иронии.
Саша сел рядом с Варей и оказался прямо напротив Оболенского. Иван Александрович немедленно отреагировал на появление нового действующего лица.
– Саша! Ты действительно повесил бутсы «на гвоздик»?
– Пора, Иван Александрович. А то дождешься, что с трибун закричат: «Старика Дьякова – на мыло!».
– Тебя будет не хватать. Кто, кроме тебя, в штрафной способен пяточкой выложить мяч под удар? Никто! Нет, Саша, рано.
– Иван Александрович, пять лет назад, когда я надумал идти в профессионалы, один мудрый человек сказал: «Иди в университет. А в футбол будешь играть за сборную Верховного Совета. С животиком, но технично».
Руководитель эстрадного оркестра встал из-за стола. В руках у него была рабочая программа вечера.
– Коллеги, принимаю эстафету. Я не ошибаюсь: «Дамы приглашают кавалеров»? У нас заготовлен вальс, но публика, похоже, приустала. Может, что-то менее головокружительное?
– Давид, – обратился к нему Оболенский, – «Утомленное солнце» у вас имеется в репертуаре?
– Обижаете, Иван Александрович!
И он направился к оркестрантам.
Ведущий объявил в микрофон: дамский танец!
Первые полторы-две минуты народ упорно не желал оторваться от насиженных мест. Потом появилась первая пара, вторая, третья. Эти третьи были особенно хороши: высокие, стройные, пластичные.
– Аспиранты мехмата, – внес ясность Саня.
Аспирантский почин был немедленно подхвачен.
Иван Александрович вполоборота, покачиваясь в такт музыке, с удовольствием смотрел на математиков. Он явно был с ними.
Варя легонько толкнула Саню локтем, подмигнула и встала:
– Иван Александрович, разрешите…
Оболенский сначала удивленно, затем благодарно улыбнулся и несуетливо поднялся. Его плечи раздвинулись, четко щелкнули каблуки. Обойдя стол, он с поклоном остановился перед Варей и протянул ей руку.
Выйдя на паркетную площадку, пара замерла на несколько секунд, ожидая музыкальной паузы, после которой можно исполнить первые восемь шагов «выхода». Они, словно пассажирский лайнер среди сухогрузов, изящно рассекли танцевальную акваторию. Резкая остановка, поворот… Несколько плавных оборотов в паре в одну, другую сторону… Выполняя эти стандартные фигуры, они как бы приноравливались друг к другу. А потом началось!
Варя, совершив круговое движение вокруг партнера, на секунду замерла. И вот они уже стремительно сделали ритмичную пробежку вперед. Остановка, поворот и… И Иван Александрович изящно «подметает» носком туфли пол вокруг застывшей партнерши… Несколько метров пара проходит спокойно вальсируя, затем снова остановка, резкий разворот в одну сторону, в противоположную… И партнер на этот раз рисует носком новый круг, как бы обозначая запретную зону для всех, кто находится за его пределами. Понадобилось всего несколько фигур, чтобы уже никому не надо было растолковывать значение слова «элегантность».
То ли стесняясь танцевать на таком фоне, то ли залюбовавшись ими, остановилась и отошла в сторонку полноватая профессорская пара. Почти сразу их примеру последовали еще два дуэта. Все они, не покидая площадки, продолжали смотреть на это сочетание грации и достоинства. В конце концов в круге остались только Варя с Оболенским и аспиранты.
Начинал оркестр играть без дирижера. И почти никто не заметил, как Давид Соломонович занял свой командный пункт и повел музыкантов вслед за танцорами. Он вовремя увидел, как участилось дыхание Вариного партнера, и мастерски закруглил исполнение.
Иван Александрович слегка поклонился аплодирующим зрителям, поцеловал руку Варе, аспирантке и подошел к дирижеру.
– Спасибо, Давид! Спасибо, ребята! Еще немного – и вам пришлось бы исполнять минорный марш.
У «своего» стола Варю и Оболенского встречал Саня.
– Иван Александрович, блестяще! Порода есть порода!
– Спасибо. Хотя комплимент и жеребячий, но все равно приятно.
– И позвольте мне отобрать у вас партнершу. Представляю: студентка Варя Дьякова, моя жена. Еще полгода назад – артистка ансамбля Моисеева.
– И она тоже бросила? – с сожалением спросил Оболенский.
– Что «тоже»? – задал встречный вопрос Саня.
– Ты – футбол, она – ансамбль. Впрочем, что сказал тебе «мудрый человек» про Верховный Совет?
– Что буду играть за его сборную «с животиком, но технично».
Иван Александрович сел, взял стакан с минеральной водой и замер задумавшись.
– Может, он действительно мудрый, этот твой человек?
Он отставил в сторону стакан и взялся за фужер с вином:
– Давайте выпьем за то, чтобы Варя была примой на балах Верховного Совета!
Брюллов, Атаманов, Морозовский. 1967
В институте Юра учился ровно, без троек. До четвертого курса пятерок тоже было негусто. Чтобы держаться на этом уровне, ему всего лишь нужно было не пропускать лекции, внимательно их слушать и конспектировать, пытаться докопаться до сути на семинарах и практических занятиях.
Хотя с точными науками у Юры конфликтов не наблюдалось, по складу ума он все же был гуманитарием. В свои любимые школьные предметы – историю и литературу – он погружался для собственного удовольствия, подбирая книги для чтения не врассыпную, а по темам, которые зацепили. В институте таких дисциплин пока не обнаружилось. В общественных науках настолько явственно ощущались фальшь и лицемерие, что любовь к ним как-то не воспламенялась.
На четвертый год появились учебные курсы, связанные с экономикой и управлением. Накануне он впервые побывал на заводской практике, где, кроме всего прочего, оценил мудрость только что появившегося анекдота:
Ереванское радио спрашивают:
– Чем отличается бардак от публичного дома?
Отвечаем:
– Публичный дом – это заведение. А бардак – система.
Видимо, по природе Юра был не только гуманитарием, но и системщиком. Его интересовало все, что способствует превращению бардака в четко действующий механизм, в порядок. И тогда потоком пошли пятерки по этим дисциплинам, по курсовым работам и проектам, где присутствовали не только техника и технологии, но и управляющие ими люди.
Эту информацию и сопутствующие ей размышления Юра постарался довести до сведения Н0Д-4 Атаманова, отвечая на его короткий, но заковыристый вопрос:
– Чем ты дышишь?
Перед этим Атаманов внимательно разглядывал вкладыш к диплому инженера Юрия Брюллова, распределенного в распоряжение Уральского металлургического центра МПС. Или, коротко – УМЦ. Завершив это занятие, он вложил вкладыш в диплом и резко захлопнул корочки.
– Что ж, для перворазрядника очень даже достойно! И чему вас учили, мне теперь тоже ясно.
Николай Петрович Атаманов, возглавив отделение дороги, не изменил своему правилу «охотиться за головами». С каждым из молодых специалистов он беседовал минимум пятнадцать минут и не выпускал их из своего поля зрения и в дальнейшем. Года через два на некоторых он ставил крест и вычеркивал из своей «кадровой» тетрадки. Таких набиралось чуть больше половины. За остальными присматривал, часто перемещая не только по карьерной вертикали, но и по горизонтали.
– Гуманитарий, системщик. Это меняет дело, – среагировал Атаманов на рассказ Юры. – Кадровики предлагали направить тебя технологом в литейный цех, но, думаю, они тебя не раскусили. В УМЦ начальник ООТ[17] из нормировщиков. Ему все эти НОТ и тем более сетевой график нужны как козе тромбон. Просится обратно к своим «нормам выработки». Давай мы тебя к нему стажером назначим на три месяца? Если ты и я почувствуем, что это твое – осядешь. Если нет – подберем что-то другое. Параллельно ликвидируем типичный пробел высшего образования: подучим тебя общению с рабочим классом. Знаешь, какое главное качество руководителя любого ранга? Не дать подчиненным запудрить тебе мозги. Особенно это болезненно ощущается при общении с «гегемоном». Только сразу дам тебе одну вводную. По штатному расписанию в ООТ должны служить исключительно трудовики. Их хлеб разнообразием не блещет: повременка, сдельщина, хронометраж. А для меня организация труда и производства неделимы. Если они в обнимку не работают на экономику, на реформу, то это пустые хлопоты. Когда ты этим проникнешься, мы с тобой такого наворочаем!
