Несколько недель и коварное вино превратили начальника тайной службы в никому не нужного пьяницу, окунаемого то в видения огненного змея, то в лед тихого голоса…
– …Значит ты не смог… Ты не выполнил мою особую просьбу… Ступай от меня…
А куда ступать? Кому тогда он нужен? Кому потребуется голова способная построить трех-четырех-ходовые лестницы изощренных планов? Голова, которая знает так много, что и сама себе от того часто не рада? Для многих (а имя им «легион») будет весьма приятно оторвать эту голову от крепкого тела и забросить ее в пучину синего моря. Ведь эти многие сделали так много, чтобы прозвучал могильный тихий голос…
«…Значит ты не смог… Ты не выполнил мою особую просьбу… Ступай от меня…»
А куда ступать? Кому тогда он нужен? Кому потребуется голова способная построить трех-четырех ходовые лестницы изощренных планов? Голова которая знает так много, что и сама себе от того часто не рада. Для многих (а имя им «легион») будет весьма приятно оторвать эту голову от крепкого тела и забросить ее в пучину синего моря. Ведь эти многие сделали так много, чтобы прозвучал могильный тихий голос…
«… – Значит ты не смог…. Ты не выполнил мою особую просьбу… Ступай от меня…»
«Так и поступит «легион»», – эта мысль едва полностью не расколола и без того разваливающуюся от тяжкого похмелья голову Даута. И стало страшно. Очень страшно.
И тогда Даут сделал первый верный шаг, вернее поднялся на ступеньку той длинной лестницы, которая поможет выбраться из глубокой и грязной канавы.
Уже через три дня, облаченный в крепкую миланскую броню, он свел на палубу наугад выбранного судна великолепного боевого коня. Отправляющиеся через Босфор воины с изумлением смотрели на присоединившегося к ним гази[93], на его восхитительное оружие и невиданного скакуна.
С высоты холма Измита у своего черного шатра смотрел на Даута и сам Орхан-бей, провожающий воинов в поход. Смотрели и другие, стоящие с ним рядом. Многие из них были тем самым «легионом», способствующие падению начальника тайной службы. Смотрели и ничего уже поделать не могли. Ибо сам повелитель осман одобрительно кивнул головой своему некогда верному тайному псу, благословляя его священный путь воина-гази. Путь, который привел его к этому счастливому дню. Ибо сегодня Даут окропит свой меч кровью тех, кто сжег «синего шайтана», тем самым породив огненного змея, лишившего души самого его.
И совершая фаджр[94], Даут просил у Великого Аллаха только одного – неутомимости в бою. Все остальное в нем было в избытке. В том числе и нетерпения.
И вот «Сами`а-ллах̇у лиман хамидах̇»[95]. Тысяча отважных гази выстроилась для атаки. Подняты знамена и зазвучали боевые трубы. Еще немного и грозная лава двинется на стены, за которыми укрылся тот, кто посмеялся над тонущими воинами османских галер. Эти бесподобные гази будут отомщены. И горе каждому, кто станет на защиту наглеца по имени Мелесий.
Даут давно не был в строю. Он сам, пользуясь почтением не знавших об его падении воинов, выбрал место на острие атаки, рядом с главными боевыми знаменами. Он смотрел на сосредоточенные, несколько хмурые лица воинов и точно знал, что души их ликуют от предстоящего служения Великому Аллаху. Вот только несколько смущали сами знамена, на которых были вышиты христианские символы Византии – полумесяц, в середине которого на ветру трепетала звезда.
Православный полумесяц, символ луны, чаша земли, эмблема плодородия и жизненных сил, залог христианской безопасности стал символом могущества османов. Теперь Полумесяц противостоял идеи Креста.
И вспомнил Даут руины разрушенного землетрясением Галлиполя. Вспомнил павший крест и оставшееся от него основание. Вспомнил радостного Сулейман-пашу и его слова:
– Воины ислама! Османы и мои доблестные гази! Посмотрите на этот павший крест! Посмотрите и туда, откуда он был низвергнут! Твердь, чаша земная[96], на которой покоился крест, незыблема волей Аллаха, как и его звезда о пяти концах. Это воля Аллаха и пять обязательных молитв в его честь на кончиках звезды. Пусть то, что осталось незыблемо от христианского знака, отныне будет несокрушимым символом нашей веры и отличительным знаком османов. Пусть враги ислама дрожат, едва только взглянув на полумесяц и священную звезду. Это воля и знак Аллаха! Он подарил нам еще один христианский город. Отсюда мы двинемся покорять дикарей Европы! Велик Аллах![97].
Вспомнил уносящего на спине павший крест Гудо. Вспомнил и с ненавистью прошептал:
– Гори в аду, проклятый «синий шайтан».
Вспомнил и свои собственные слова, сказанные тогда: «Пусть идет! И пусть несет свой крест». Вспомнил и то, что перекрестил удаляющегося Гудо тайным крестом. И вот чем отблагодарил Даута «господин в синих одеждах» – грязной канавой, из которой придется еще очень долго выбираться. Если конечно он отличится в этом бою, и в последующих.
И все же эти знамена… Как теперь Гудо отделить от нового символа османов?
«Эти гази пришли мстить также и за своего Шайтан-бея, подарившего им Галлиполь, первую большую землю в Европе», – прикусив губу, подумал Даут.
Еще ночью, у костра он слышал, как один из воинов пересказывал рассказ очевидца смерти «синего шайтана» на ипподроме Константинополя. Воины слушали и вздыхали. Ведь многие из гази были тогда с Сулейманом-пашой в Галлиполе и радостно возвеличивали «господина в синих одежда»: «Шайтан-бей! Шайтан-бей! Шайтан-бей!».
Видели бы они правду. Ту, что видел Даут – правду об огненном змее.
* * *
– Аллаху Акбар[98]! Субхана раббияль-а`ля[99], – прокатилось по выстроившейся лаве, и конница осман тронула с места. Тут же за ней двинулись лучники, а за ними, подгоняемые пехотой, пошли местные поселяне, согнанные и за ночь соорудившие множество штурмовых лестниц.
Вот они, стены усадьбы этого насмешника Мелесия. Не высоки, и всего две башни. Легкая добыча для опытных гази. А за стенами должно быть много чего нужного и важного. И золото, и одежда, и пища, и рабы. А особенно интересует Даута лишенный сана патриарха Каллист. Вот еще одна нежданная, но счастливая ступенька. До самого утра паша тысячи, его сотенные паши и приглашенный ими Даут допрашивали пленных болгар. И вот какую неожиданность они выдали. И вовсе не золото Никифора сейчас волновало бывшего тайного пса Орхан-бея. Десятки планов уже построились в его голове. Один коварнее и умнее другого. Вот только бы захватить Каллиста живым. А там уж…
Как приятно и обнадеживающе начинается этот день!
– Смотрите, смотрите! Они уже готовы сдаться! Они открывают ворота! – раздались радостные возгласы воинов.
Даут привстал на стременах. Действительно на короткое время открылись ворота и из них вышел…
– О, Господи! – и тут же исправился Даут: – О, Аллах! А`уз̇у биллях̇и мина-ш-шайтани-р-раджим[100].
К войску бесподобных гази быстрым шагом приближалось нечто одетое в синие одежды и, в до боли знакомом огромном синем плаще. А за ним спешило тонкое существо, на котором ветер трепетал так же синий плащ.
И случилось странное. Воины потянули поводья, сбивая шаг лавы. Непривычно заметались знамена. Умолк лязг боевого железа. По рядам, вначале тихо, а потом с нарастанием пронеслось: «Синий шайтан! Синий шайтан! Синий шайтан!».
И лава остановилась, стоило этому нечто сбросить с головы огромный капюшон.
И его сразу же узнали:
– Шайтан-бей! Шайтан-бей! Шайтан-бей!
– Заклинаю именем Великого Аллаха! Молчать! – взревел тысячный паша.
Но повинуясь чему-то странному, десятки воинов покинули строй и поскакали навстречу быстро приближающимся людям в синих одеждах. Еще немного и они уже взяли в подвижное кольцо вышедших из крепости. И опять странно и даже уже жутковато. Они не убили этих людей. После короткого разговора они бросились назад к своим, прижимаясь к шеям своих скакунов.
– Это он! Он! Шайтан-бей! – с растерянностью и даже с некоторым ужасом кричали своим братьям возвратившиеся.
Оцепенение охватило войско. О чем сейчас думали храбрые гази. Были ли их души на месте, или опустились в пятки.
– Это не Шайтан-бей! – срывая голос, закричал Даут. – Я собственными глазами видел, как его сожгли. Верьте мне, братья. Наш Шайтан-бей сожжен проклятыми византийцами. Мои уста говорят истинную правду. Клянусь именем Аллаха, Шайтан-бей мертв!
– Он назвал меня по имени! И сказал мне о ране, которую лечил в Измите! – закричал один из возвратившихся воинов.
– И о моей ране он точно все сказал! – воскликнул другой.
– Это точно, тот самый, кто оторвал голову проклятому убийце девушек в Бурсе. Я видел эту казнь. Я видел этого палача. Это лицо, это тело невозможно забыть. О, Аллах! О, Аллах! Если он сожжен, то кого Аллах к нам вернул? – визгливо запричитал третий.
