— Помилуйте, Александр Игнатьевич, я ведь и сам человек не новый, знаю, чего можно, чего нельзя. Поверьте, не стал бы вас тревожить, если бы не такой казус.
— Казус! — перебил его человек с тростью. — У вас вечно, друг Новохатко, казусы. Подумаешь, девчонка сбежала. Испугалась, значит. Дура, истеричка. Мне давно известно, что она кокаин нюхает!
— Эфир! — уточнил усатый. — Но позвольте заметить вам, что сбежала не просто девчонка, а связная…
— Потише вы со своими терминами! Не дома. Я еще не знаю, от чего будет больше вреда — от нашей с вами встречи или от ее побега. Что она, в сущности, о нас знает, кроме адреса Валерии? Ничего. Надеюсь, указания Филатову передавались в зашифрованном виде?
Человек в картузе внимательно посмотрел на своего собеседника.
— Вы что же, Александр Игнатьевич, считаете меня, простите, глупцом?
— Ну, не сердитесь, Новохатко, вам известно, как мы вас ценим. Но, сказать по правде, в штабе были раздражены, узнав о последней вашей акции. Ну чего вы добились, убив четырех комиссаров? Ровно ничего. Труднее стало работать, и несколько нужных нам офицеров оказались за решеткой.
— Хорошо вам рассуждать, Александр Игнатьевич, а у меня в городе двести человек боевых офицеров. Их без дела держать нельзя — раскиснут.
— Но объясните же им, что сейчас не то время. Нужно быть наготове. Растолкуйте им это. Все мы горим ненавистью к большевикам, но…
Плотный человек в картузе крепко сжал локоть своего собеседника.
— Простите, теперь, кажется, я забылся, — сказал тот. — Так что же все-таки было известно этой девице?
— Она однажды видела князя.
— Видела? — Высокий остановился и переложил палку из руки в руку. — Так! Это другое дело. Вы меня поняли? Только, пожалуйста, чтобы все было тихо, вы ведь умеете. И довольно об этом предмете.
Человек в картузе молча кивнул головой.
— Какие последние сведения о Филатове? — снова обратился к нему высокий.
— Плохие, Александр Игнатьевич, его приговорили к расстрелу, три дня назад туда выехал наш человек, попробует узнать, какие он дал показания.
— Черт возьми, дурацкая случайность! Он был нам так нужен! Кого теперь посылать в Софию?
Некоторое время они шагали молча. Потом высокий сказал:
— Пользуясь случаем, что мы встретились, уважаемый Николай Маркович, я хотел бы сказать вам, что в ближайшее же время необходимо организовать проверку боеспособности людей Назарова.
— Сделаем, — коротко ответил человек в картузе. — Я сам поеду. А что, предполагается скоро?..
— Всему свое время. Ошибаться нам непозволительно, дорогой мой, мы должны ударить наверняка.
— За офицеров я спокоен, но вот рядовое казачество. Тут каждый день важен.
Вместо главы 6. Собственноручные показания начальника караула особого отряда Поликарпова Н. Н. от 6 мая 1921 года
«По поводу побега из-под стражи осужденного, бывшего есаула Филатова, случившегося 2 мая, могу объяснить следующее:
Накануне всемирного праздника трудового пролетариата — 30 апреля я заступил в наряд по охране тюрьмы при Революционном трибунале, где товарищ Кононов, отправляя меня на этот участок, особо предупредил: «Смотри, Поликарпов, в оба, поскольку всякая контра в канун нашего боевого праздника может проявлять всякие вылазки, рассчитывая на притупление с нашей стороны бдительности и сознательности».
Но я заверил товарища Кононова, что ничего подобного мы не допустим и в день праздника службу будем нести как положено. Так оно и было, никаких нарушений до полуночи 1 Мая обнаружено не было.
В двенадцать часов ночи 1 Мая прибывает в караулку нарочный с пакетом от товарища Кононова. Пакет был с пятью сургучными печатями, которые я лично осмотрел, и они были в полной исправности. А нарочного я лично знаю, как Петра Храмова, служил с ним раньше в одном эскадроне.
Пакет этот я лично, после осмотра печатей и проверив документы нарочного, вскрыл, где обнаружил предписание о срочной доставке к ночному поезду на Ростов осужденного, бывшего есаула Филатова, который содержался в одиночной камере перед исполнением приговора.
Приказ был доставить лично мне, и подпись была товарища Кононова, которую я знаю хорошо.
После чего я пошел будить осужденного, но он в своей одиночной камере не спал, а ходил из угла в угол.
Я ему сказал: «Собирайся и выходи». А он мне ответил: «Наконец-то!»
Я ему ничего не ответил, куда есть приказ его доставить, но он, выйдя из камеры в коридор, стал ругаться и произносить всякие контрреволюционные высказывания, где я его строго предупредил, чтобы он мне не булгачил остальных арестованных среди ночи.
На станцию со мной поехали товарищ Кнопкин, как ездовой, и верхом сопровождал товарищ Жуков, а больше взять было некого, так как вскоре была смена.
Осужденного я связал и посадил в пролетку. Сам сидел рядом. Верх, то есть крыша, был поднят, и он не мог видеть, куда его везут. По дороге он неоднократно меня спрашивал: «Куда же меня везут?» На что я ему отвечал: «Куда надо, туда и везем, и разговаривать не положено».
По прибытии на вокзал товарищ Жуков спешился, оставил коня на площади, где был пост, и мы вместе повели арестованного к коменданту. При этом бывший есаул Филатов сказал: «Зачем мы приехали на вокзал?»
Зашли к коменданту, его на месте не оказалось, и дежурный сказал подождать. Я посадил арестованного на табурет посреди комнаты, сам стоял рядом, а товарищ Жуков у стола стал пить кипяток, потому что недавно сменился с поста и поесть не успел.
В это время в дежурку зашел гражданин, которого я сразу по обличью посчитал за сотрудника ЧК. На нем была надета кожанка и фуражка с красной звездой.
После чего этот гражданин подходит прямо ко мне и называет меня по фамилии Поликарповым. Он сказал, что по поручению Кононова примет от меня арестованного. При этом присутствовал дежурный по станции, фамилию которого я не знаю. Этот гражданин предъявил мне документы, где он значился как уполномоченный Дончека Миронов. Я документ проверил, а он мне сказал, что выдаст расписку на арестованного, потому что поезд скоро уходит. Я сказал, что надо дождаться коменданта, но он ответил: «Вот же здесь есть дежурный — это все равно». После этого он сел за стол, где товарищ Жуков пил кипяток, и написал расписку по всей форме.
Я спросил, не надо ли ему помочь, чтобы конвоировать до вагона. Он ответил: «Сам справлюсь», — и показал пистолет (кольт), который был у него в кармане куртки. Личность его я хорошо запомнил, потому что он похож на знаменитого писателя Лермонтова. После этого он скомандовал арестованному выходить, а мы остались в дежурке ввиду того, что товарищ Жуков предложил мне вместе с ним попить кипятку.
