Затылок полыхнул болью — резкой, оглушающей. Боль заполонила мозг, отдалась в голове нестерпимой пульсацией. Я застонала, присела на корточки, прижала пальцы к вискам.
А потом увидела.
Небольшая комната освещена единственной лампой, одиноко торчащей из старой, облупившейся люстры. Обои на стенах затертые, кое — где содранные и пожелтевшие от времени. К одной из стен — у которой стоит односпальная кровать — прибит ковер. К нему жмется миниатюрная брюнетка, на ее заплаканном лице серой тенью отражается страх.
Секунда — и я понимаю, чего она боится. Рядом с девушкой, а точнее, нависая над ней, стоит мужчина, и в ту секунду, когда я готова окликнуть его, закричать, резко бьет. Звук удара отдает отчаянием и безнадежностью.
Мерзко. Так мерзко! Я понимаю, что ничего не могу сделать, но все равно кричу:
— Не трогай! Не смей ее трогать!
Девушка оборачивается, и я могу различить большую ссадину на ее скуле. Завтра на этом месте расцветет огромный синяк, глаз заплывет, изуродует лицо. Брюнетка что‑то говорит, наверное, умоляет его остановиться. Я вижу ее страх, почти панику. Во мне поднимается ярость, растет, достигает апогея.
Я вновь кричу, но теперь не слышу своих слов. Проваливаюсь в темноту, падаю, лечу…
— Нет — нет, убирайся! Не трогай ее!
Я тяжело дышала, поджимая колени и обнимая их руками. Все еще не могла прийти в себя и понять, где нахожусь. Постепенно мир собирался в знакомую картинку, а пятно перед глазами превращалось во встревоженное лицо Глеба.
— Эй, ты чего? — испуганно спросил он, помогая подняться. Голова взорвалась болью. Любое движение лишь усиливало ее.
— Отойди, Глеб. — Филипп возник из ниоткуда, подхватил меня на руки, отнес в спальню. — Полежи, я принесу таблетку.
— Постой! — Я схватила его за рукав, тут же поморщившись от боли. — Я видела девушку, думаю, она… атли.
— Знаю, — спокойно ответил Филипп. — Расскажешь все, когда станет лучше.
— Да ладно! — воскликнул Глеб громче, чем мне бы того хотелось. Каждый лишний звук причинял дискомфорт, приходилось жмуриться и замирать. — Пророчица? Серьезно?
— Ты сам видел, — ответил Филипп, и они вышли.
Они шептались, но мне было все слышно. Головная боль постепенно утихала, в мыслях прояснялось, и возвращалась способность соображать.
— Это нехорошо, и может сыграть не в нашу пользу, — встревоженно говорил Филипп.
— Я не верю в эти бредни! Ты знаешь, что он с ней сделал? Вермунд убил ее ребенка — потенциального атли. Это преступление, разве нет? И он знает, что мы не будем использовать это на совете. Не посмеем заставить ее пережить это снова. Думаешь, она посмотрит на него, как на мужчину после этого?
— Нельзя списывать со счетов опыт предков.
— Какой к черту опыт?! Подумай мозгами, Макаров. Такое не прощают. Никому.
— Посмотрим, как оно будет, Глеб, — вздыхая, ответил Филипп. — Возможно, ты еще вспомнишь мои слова.
Через несколько минут Филипп вошел ко мне со стаканом воды и таблеткой ибупрофена. Свет включать не стал, за что я была ему безумно благодарна.
— Спасибо. — Я проглотила спасительную капсулу. — О чем вы говорили с Глебом в коридоре?
— Ты все слышала… — Он отвел взгляд. — Ты же много читала, должна понять. У тебя только что было видение, Полина. И да, ты не защитница. Ты лучше и ценнее. Ты — пророчица.
— Это так важно?
Честно сказать, в текстах, что я успела прочесть, пророчицы упоминались вскользь, и особой важности в их даре я не видела.
— Конечно! — он взял меня за плечи, несильно сжал. В глазах — азарт, полуулыбка застыла на удивленном лице. Странный. Я кивнула и осторожно высвободилась.
— Голова всегда будет так болеть?
— Голова — это мелочи! А вот для атли найти тебя — действительно праздник. Пророчица — очень почитаемый член племени.
— Чем же я так важна?
— Ты же видишь будущее. Вот и подумай.
— Опасности, — догадалась я. — Племя сможет их избежать.
Филипп восторженно кивнул.
— Расскажи мне! — попросил настойчиво.
Я коротко пересказала видение.
Подумать только — настоящее. Я могла бы не поверить Филиппу, но ощутила все сама. И женщину, и побои. Мало того — могла прочесть ее эмоции, точно знала, что она чувствует и почему. Кроме страха перед этим мужчиной, проявлялась привязанность, вина и покорность.
Стало мерзко, словно все эти чувства прошли сквозь меня и оставили на душе грязный масляный след. Больше всего пугало то, что эта женщина реальная, и она атли. Но как ее найти?
— Это объясняет, что ты и Влад в прошлом… Ну, были вместе. Несмотря на то, что такие разные. Ты никогда не задумывалась, почему?
— Что ты имеешь в виду? — нахмурилась я.
— Существует легенда, Полина. Если коротко: испокон веков в атли были пророчицы, которые видели «судьбу племени» и предостерегали от беды. Некоторых посещали видения, некоторым снились вещие сны, но одно их объединяло — они могли знать будущее, но была еще одна особенность. — Филипп замялся, отвел глаза. — Личная.
— В каком смысле?
В свете ночи жрец выглядел немного безумным. И, похоже, был настроен рассказать очередной сказ об атли.
— Есть поверье о первой пророчице. Когда‑то давным — давно племенем правил очень жестокий правитель. О его деяниях слагали легенды, его боялись. В то время численность племени была намного больше, в десятки раз больше, чем сейчас. Вождь имел… — Филипп замялся, но увидев мой вопросительный взгляд, все же продолжил: — Вождь мог позволить себе иметь любую женщину племени, будь то по ее воле или против.
— То есть варварским образом насиловал их, — дополнила я.
— Именно так.
— И что, пророчицу он тоже изнасиловал? Ну, или девушку, которая получила способности? Так проявился ее дар?
— Не совсем. На тот момент вместе с атли жили люди, которые прислуживали: стирали, готовили, помогали воспитывать детей. Хранители очага — так их называли. У них не было способностей и умения отбирать силу у ясновидцев. Одна из хранительниц легла с вождем и понесла от него.
Я закатила глаза. Когда Филипп начинал говорить пафосно, хотелось стукнуть его по голове и сказать: «Привет! Ты в двадцать первом веке живешь вообще‑то! Говори по — человечески».
Но вслух я спросила:
— И что было дальше?
— По правилам племени старший отпрыск вождя становится следующим вождем, если не возникнет споров… — он замялся, словно задумался о чем‑то своем, но тут же встрепенулся. — Но их обычно не возникает.
