Ты пустобреха-то особо не слушай, — продолжал Ивашка, слегка нервно оглаживая длинную бороду. — Он инда такую чушь речёт… Зарвался Якунька, надобно его охолонить малость.
Дурной всматривался в глаза Ивашки, пытаясь понять: насколько много тот знает о вчерашней пьянке. Вполне может оказаться, что побольше самого Дурного, абсолютно не помнящего завершение гульбища.
— Значит, сегодня я свободен? — осторожно проверил беглец перед собой наличие «мин».
— И что ты деять удумал? — встречно спросил защитник Темноводский.
— Еще не удумал… Может, к Никифору Черниговскому схожу.
— К Никишке… Эк вы спелись! Ровно собаки — токма что под хвостами друг у друга не нюхаете. Почто он тебе, Сашко?
— Никифор — великий человек! — с улыбкой ответил бывший атаман, чтобы поддеть Ивашку. Но ответил искренне, ибо Никифор Черниговский — будучи, «вором», будучи убийцей воеводы, которого в России ждала плаха — смог сделать то, что не удалось всем «героям освоения Приамурья». В реальной истории уже после Хабарова, после разгрома Кузнеца, Никифор с небольшой бандой таких же беглых сумел вернуть заброшенные амурские земли в сферу влияния России. Восстановил (а по большому счету, построил с нуля) Албазинский острог, организовал снова сбор ясака с тех местных, что еще не ушли, распахал поля, стал организовывать мелкие заимки и местечки, где селились русские. Конечно, совсем уж чуда он совершить не мог — те народы, что ушли с Амура, обратно уже не вернулись. Но Москва оценила потуги «воров» (редкий случай!) простила им их вины, стала помогать… Было даже организовано свое воеводство на Амуре. И все это — благодаря трудам и усилиям Никифора Черниговского, который действовал разумно, осторожно и радел за дело, а не только за свою мошну и шкуру…
Артемий Васильевич ожидаемо скривился от слов своего старого товарища.
— Великий… Оно, конечно, воеводу порешить — не каждый решится. Токма, а потом-то что? Кинулся с отчаянья в пустые земли укрыться. Ежели б не я… Ежели б Темноводье не дало им укрывища — где бы был твой Никишка ноне?
Дурной как раз отлично знал, где бы был и что делал этот литвинский полонянник и воеводоубийца, если бы не Темноводный. Он бы создавал свое воеводство для России. Наличие тайного Темноводского «княжества» и местных авторитетов, наоборот, не давало ему раскрыться.
А еще беглец из будущего, наконец, ясно осознал, что именно изменилось в Ивашке за последние 13 лет. У него пропала выдержка. Раньше он плевал на людей; ясно видел, что ими движет; выжидал бесконечно долго — и выигрывал. Раз за разом. А теперь не может ждать. И на людей ему не плевать. Арсению Измайлову, родовитому боярину, который, наконец, добился чего-то значимого — остро хотелось признания! Чтобы видели, как он много сумел, как победил всех-всех-всех (или, хотя бы, пережил). И не может боярин ждать — признавайте немедленно! Восхищайтесь! От того и дурацкий неофициальный титул — «защитник Темноводский».
«А мое признание ему, получается, слаще прочих, — с грустью посмотрел Дурной на Ивашку. — Если я признаю его лучшим, то это уже первый приз… Да я б и похвалил — мне не жалко. Судя по всему, Ив… Арсений Васильевич и впрямь спас то, что уцелело. Только… только вот сейчас мне далеко не всё нравится в этом тайном Темноводском княжестве».
— Хочу дело тебе дать, Сашко, — продолжил меж тем уже успокоившийся Ивашка. — Хочется мне воинскую учебу, как при тебе была, возвернуть. После того похода, мало кто остался, да и само собой всё запустилось. Новые людишки уж вовсе тех порядков не ведали. А дело было нужное. Займись-тко этим? Ты порядки иноземские и тогда знавал — лучше тебя некому. Воев на остроге ноне много, а умений тех, почитай, ни у кого нет.
— Ох, Ивашка, да мне бы самому восстановиться, — новая задача одновременно вдохновила и испугала Дурнова. — Я ж в плену был, сабли в руках не держал, воинской наукой тоже не занимался. Опять же, не знаю, чем и как вы сейчас сражаетесь… Столько вопросов.
— Вот и занялся бы ответами, — улыбнулся Ивашка. — Сходи до оружейной избы, осмотрись, чем ноне острог богат, как воюет. И себе подбери по руке что-нить. Я велю, чтоб любое оружие тебе дали!
…Оружейная изба была низкой, приземистой, но очень крепкой. Снаружи ее охраняли казаки (вернее, они охраняли большой участок внутри острога), которые без вопросов пропустили беглеца внутрь. С усилием отворив тяжелую дверь, Дурной пролез в темноту. Он уже знал, что немалая часть оружия острожных казаков была не у воинов дома, а хранилась тут, но его всё равно поразило изобилие холодняка, доспехов и огнестрела! Что-то разложено красиво, что-то свалено в кучи: свое, русское, даурское или трофейное китайско-маньчжурское.
Глаза разбегались!
— Есть тут кто?
— Есть, да не про твою… — из темного угла, из-за простенка выбрался и застыл на месте Васька Мотус. Узнал бывшего атамана; не удивился, а, скорее, смутился. Тело его даже дернулось было снова укрыться за стеной, но «сорокинец» подавил это желание.
— Поздорову, атаман…
— Да какой я ныне атаман, есаул!
— Видать, таков же, како и я есаул, — Мотус, наконец, выдавил из себя жалкую улыбку.
— А я за все эти дни тут тебя ни разу не видел, — Дурной подошел к черкасу и хлопнул по плечам. — Рад тебя видеть, дружище! Так мало нас осталось, тех, прежних!
— Тех, прежних? — Мотус посмаковал слова. — Тех уж никого… не осталось. Вин жеж и ты, атаман, дюжи другий… Седай хоть.
Они сели. Мотус пинал носком коты полуразобранный ржавый куяк, что валялся на полу. Дурнову неловко было начать разговор о деле.
— А что ж, ты, Васька не в есаулах? Ведь ранее воеводил.
— То ранее. Ноне в есаулы рвутся — не сочтешь. Тако локотками пихають — ребер можно не досчитаться… Мне вот туточки краще.
— Никаких амбиций…
— Шо? — Васька отвлекся от пинания доспеха. — Можа, и так.
«Тебе бы с даосом моим пообщаться, старый друг» — покачал головой Дурной, а вслух сказал:
— Не нравится тебе тут?
— Не нравится! — вдруг ожил Мотус, глаза его засверкали в полумраке. — Вавилон вокруг! Евтихий тако и рёк, когда лик святый из острога увозил! Ивашка бает всим, шо за тобой топче, твоим путём ийде… Но я-тко помню! Я ж сам за тобой пошел! Да, таилися мы
