— Токма вслушайся: никогда боле. Иль не страшно тобе?
И Дурнову вдруг действительно стало страшно. Его ужас обуял!
«Ведь в любой миг… — неслись его мысли взбесившимися лошадьми. — Что угодно может случиться! Со мной… или даже с ней! Господи! С ней что-нибудь может случиться, а я тут! Я так далеко — ни помочь, ни защитить ее не смогу!».
Беглец из будущего вскочил и заметался по горнице, не зная, что делать.
— Ты прости, Никифор Романович, я пойду. Ты… — он не знал, сказать на прощание. — Ты не болей, пожалуйста!
И вылетел пулей в густеющие сумерки.
«Что делать? — стучал вопрос в висках, лишая покоя. — Что мне делать? Вот уж воистину, прав чертов даос: Дао плевать на твои планы! Шел за одним, а получил совсем другое. Вот он мой путь! Вот он! А не это всё…».
Дома Дурной по-прежнему не мог найти себе места. Уж ночь пришла, а сон не шел к нему совершенно. Не знал он, как обойти Ивашку, его маниакальное желание заполучить себе бывшего атамана в качествен ручной Золотой рыбки. Бяо косил-косил на него своими азиатскими глазами, но объяснений так и не дождался; пожал плечами и лег спать.
Лето уже начинало набирать обороты, так что низенькое оконце в два венца на ночь уже не затыкали. В него-то далеко за полночь тихонько поскреблись. Дурной, который даже не разулся, махом рванул к двери и выглянул в темень. Лунного света едва хватило, чтобы различить фигуру старого есаула Никифора Черниговского. Тот был по-прежнему всклокоченый, согбенный… но зато уже практически трезвый.
— Сашко, — сипло, с ноткой вины в голосе, начал старик. — Ты ить вечор заходил до меня?
— Верно, Никифор, — кивнул бывший атаман.
— Уф! — с облегчением выдохнул Черниговский. — Не пригрезилось, значит. Ты, Сашко, тово…
«Извиняться, что ли будет» — загодя начал смущаться беглец из будущего.
— Ты, тово… — продолжал есаул, теребя в руках колпак. — Ежели надумаешь бежать к своей Челганке, то я тебе помогу.
У Дурнова от неожиданности руки обвисли.
— Уходить будем, Ялишанда? — раздался за спиной сочный глубокий голос даоса. — Это хорошо. В лесах уже трава поднимается — много хороших лекарств соберем по дороге.
…Бежать решили на третий день. Никифор спросил, есть ли у Дурнова здесь надежный человек, и тот сразу назвал Мотуса. По крайней мере, Васька упорно звал его атаманом. И даже не бывшим. Завскладом оружейной избы согласился поучаствовать в побеге с радостью. С утра сказался больным, а после, в темноте прокрался в дом Черниговского. Старый есаул, весь остаток дня провел в сборе нужных для побега вещей. А еще приготовил подводу для отправки глиняной посуды в призейские деревеньки. В нее загодя навалили гору сена, чтобы горшки не побились.
Рано утром третьего дня Никифор пришел к Дурнову и забрал его с собой; шумно, громогласно; в голос заявляя, что тот «нужон ему на весь день». Беглец (уже почти профессиональный) напялил на себя самую длиннополую одежду из того, чем одарил его Ивашка, нахлобучил колпак по самые уши — и так пошел до Никифоровой избы. Там уже Мотус во всё это переоделся и собрался идти с Никифором, изображая бывшего атамана. Был он повыше Дурнова и посуше, но сойдет, если издаля. Даже бороду свою он старательно раздвоил, смазав салом.
— Сашко, как мы уйдем, — принялся наставлять Никифор подельника. — Выбери миг потише — и сигай из двери. Телега за углом стоит. Лошадь мужики еще не впрягли. Я тамо норку в сене прокопал чутка — от туда и заныркивай. Под сеном я сложил котомку с припасами, пару ножей, топор да сабельку. Сиди тихо-тихо! Ну, а за острог выберешься — уходи.
Хун Бяо тоже участвовал в маскараде. С утра, в ярком китайском халате, он разгуливал по острогу, после пошел в Подол, явно вытягивая на себя, хотя бы часть, доглядчиков (чтобы за Мотусом следили поменьше и не раскрыли его инкогнито). Даос бродил туда-сюда около дороги, по которой должна была проехать ТА САМАЯ телега. Дождавшись и проводив ее взглядом, китаец юркнул в какой-то огород. Например, опростаться. Даже, если кто и следил за этим маневром, обратно китайца так и не дождался. И вряд ли заметил, как с другой стороны двора вышел согбенный даур в старых обносках и с тяжелым тюком на плече.
«Даур» двинулся по проселку на север, стараясь держаться шагах в пятидесяти от телеги. Когда из нее, одна за другой, начали вываливаться разные предметы, он небрежно подходил к ним и деловито рассовывал, куда придется.
Наконец, на повороте, клок сены упал в пыль, а следом за ним — в одних портах да рубахе — тихо вывалился Дурной. И быстренько закатился в траву на обочине.
Хун Бяо также неспешно дошел до затаившегося друга.
— Опять бежим, — не то спросил, не то утвердительно заявил он.
— Ага! — согласился Дурной, выглядывая из травы. Он, наверное, впервые за все эти дни улыбался от уха до уха.
— Далеко?
— Ох, далеко, Бяо, — улыбка слегка потускнела. — Почти три тысячи ли.
— Хорошая дорога, — щуплый даос аж прикрыл глаза от удовольствия и едва не заурчал.
19-й год жизни/1672. Демид
* * *
Глава 21
— След, эй, След! Ну, ты посмотри! Эти бесовые твари все-таки уволоклись! Чуть не до долины! — Маркелка яростно раздувал ноздри. Если ему что и нравилось у лоча, так это их ругательства; ими он пользовался постоянно.
Демид поморщился. Не от ругательств (хотя, чернец Евтихий за то страстно журил). Ему не нравилось, как по-даурски звучит его имя. Лучше бы уж Дёмкой звал, по православному. Правда, лошади действительно повели себя, как бесовые твари: их стреножили, оставили в распадочке, когда побратимы двинулись в лес охотиться, а «бесовые твари» потихоньку отошли далеко вниз. Видать, к воде скотину тянуло.
А у парней на плечах жердина с тяжелым изюбрем! Бык, конечно, молодой, осенью его ждал, наверное, первый гон в жизни… но весил прилично, и жердь обоим уже всё истерла… А теперь еще шагов двести идти!
…Добычу угнездили на Маркеллова коня, перед седлом. Понятно, каждому хотелось въехать в Болончан с таким трофеем… След Ребенка, конечно, почти на полторы головы выше своего побратима, но Маркелка все-таки старше на четыре года. Он
