Ранним утром, перехватив Стивена в курятнике, я от имени Роуз попросила и к ней обращаться без церемонного «мисс». Попросила резким, замечательно резким тоном! Ранним утром легко быть резкой.
— Хорошо, — довольно равнодушно отозвался он.
За завтраком Роуз с Топаз оживленно обсуждали поездку в Кингз-Крипт за тканью для платья. (Они уже уехали — почти на весь день я предоставлена самой себе!) Я поджаривала на огне хлеб, и тут ко мне подошел Стивен.
— Пожалуйста, позвольте мне попросить миссис Мортмейн купить вам что-нибудь для званого ужина, — сказал он.
Поблагодарив его, я твердо ответила, что мне ничего не нужно.
— Вы уверены? — переспросил Стивен. И тихо, неуверенно добавил: — Кассандра.
Мы оба покраснели. Зря я надеялась, что дело упростится, если он станет звать и Роуз по имени!
— Так жарко у очага, — пробормотала я. — Нет, честно… Даже не придумаю, чего пожелать.
— Ну, тогда я продолжу копить на… на то, на что копил, — запинаясь, ответил он и ушел на работу.
Сейчас четыре часа. Отец у викария, замок в моем полнейшем распоряжении. Странно, как меняется атмосфера в доме, когда ты один. Легче думается о личном… Кстати! Об этом и подумаю.
* * *
Мысли мои улетели недалеко. Тихий золотистый полдень, если сидеть неподвижно, навевает дремоту. Добрых десять минут я безучастно созерцала сияющий квадрат кухонного окна. Нет, сейчас соберусь и обо всем подумаю, честно и откровенно…
* * *
Подумала. Пришла к следующим выводам:
1) Ответить Стивену взаимностью я не могу.
2) Мне хотелось прогуляться с ним вчера вечером, но…
Ладно, терпеть не могу чересчур наивных девушек в романах. Словом, я решила, что если пойду с ним, то он меня поцелует.
3) Сегодня утром у курятника мне не хотелось, чтобы он меня поцеловал.
4) И сейчас мне вроде тоже не хочется, чтобы он меня целовал.
Я снова задумалась. Меня охватило оцепенение. Точно наяву, я увидела перед собой глаза Стивена, его взгляд… Даже голова опять закружилась. Приятное чувство. И я мысленно отправилась со Стивеном на несостоявшуюся прогулку. Миновав аллею, мы перешли годсендскую дорогу и углубились в лиственничную рощу. Колокольчиков там еще нет, но я все равно их представила. Рощу окутывал полумрак; веяло прохладой… нет, скорее холодом. Мы оба чего-то ждали. Я вообразила слова, которые мне скажет Стивен, даже услышала его голос. Сумрак постепенно сгущался, только в высоте сквозь тонкие макушки деревьев бледно синело небо. И тут Стивен меня поцеловал…
Правда, каково это, представить не удалось — я ведь не знаю, что ощущают при поцелуе.
Мне вдруг стало неловко. Зачем я только вообразила эту сцену?
* * *
Писать заканчиваю в спальне. Услышала, как Стивен плещется у садового насоса, и стремглав бросилась наверх. Полюбовалась на Стивена из окна. Зря я втянула его в свои фантазии. Стыдно, даже внутри все сжалось. Никогда больше не стану такого представлять! Зато теперь я уверена, что не хочу с ним целоваться.
И все же он очень красив! Стоит у насоса, а на лице вновь то самое глуповатое выражение… Бедняга Стивен, какая же я гадкая! Ничего в нем глуповатого нет! Хотя он в жизни не додумался бы до тех слов, которые якобы мне сказал. А некоторые были так хороши!
Довольно. Лучше помечтать о приятном. Например, о званом ужине в Скоутни-Холле. Это намного интереснее. Впрочем, предстоящий вечер интереснее для Роуз, чем для меня.
А если поцеловаться с одним из Коттонов…
Нет! Даже воображать не собираюсь!
Честное слово, я в ужасе от самой себя!
В любом случае, времени на мечтанья уже нет — Роуз и Топаз вот-вот вернутся.
Наверное, лучше вырвать из тетради последние страницы. Или?.. Нет, не стану жульничать с дневником. Тем более никто, кроме меня, в стенографии не разбирается. Хотя тетрадь надо спрятать… И не в дипломат, как обычно, а в башню Вильмотт — у меня там укромное место, о котором даже Роуз не знает.
Пойду через парадную дверь, чтобы не столкнуться со Стивеном. После дурацких фантазий мне неловко глядеть ему в лицо. Впредь буду с ним резка. Клянусь!
VIII
Описывать вечер в Скоутни придется урывками — меня наверняка будут постоянно отвлекать. Оно и к лучшему! Жизнь слишком интересна, чтобы часами сидеть на месте.
Новостей куча, и все хорошие. Коттонам мы понравились. А еще нам удалось раздобыть двадцать фунтов! Викарий купил лохматую полость тетушки Миллисенты. Завтра мы едем в Кингз-Крипт за покупками: мне нужно летнее платье. До чего же чудесно просыпаться по утрам, когда впереди столько приятного!
Теперь о Скоутни.
К званому ужину мы готовились всю неделю. Из бесконечных ярдов розового муслина Топаз сшила для Роуз восхитительное платье. (Прежде чем стать натурщицей, мачеха работала у знаменитой портнихи. Об этом, да еще о бывших мужьях, она нам не рассказывает. Даже странно! При ее-то откровенности в других вопросах…) К платью раздобыли настоящий кринолин! Небольшой, но с ним наряд смотрится иначе. Раритетная вещица нашлась у матери мистера Стеббинса. Когда Топаз закончила платье, он привез девяностодвухлетнюю старушку к нам — ей хотелось взглянуть на Роуз. По словам миссис Стеббинс, кринолин остался у нее со свадьбы; ей было шестнадцать лет, когда она венчалась в годсендской церкви.
Мне вспомнилось стихотворение Уоллера «Розе»:
Любая редкость, что ценна, недолгий век живет,Но та пора, что нам дана, должна быть радостью полна[6].
Произносить строки вслух я не стала — бедная старушка и без того расплакалась. А в целом, коротким визитом в замок она осталась довольна.
Шить оборки для платья оказалось очень весело: я воображала, будто мы героини викторианского романа. Роуз с радостью подхватила игру, но при упоминании Коттонов сразу замыкалась.
Душевных ночных разговоров о братьях мы тоже не вели. Не потому, что сестра злилась или дулась — просто целиком ушла в свои мысли. Даже читать перед сном бросила, только лежала в кровати и рассеянно улыбалась.
Но ведь и я не рассказывала ей о Стивене. Я бы умерла от смущения, если бы хоть словом обмолвилась кому-то о своих чувствах. Скрытность скорее моя черта, чем Роуз. Тем более сестра воспринимает Стивена как… как человека иного класса. (Может, и я его так воспринимаю? Неужели я сноб? Позор!) Рада отметить, обращаюсь я с ним теперь резко. Вернее, не мягко. Разве что вчера вечером, на секунду забывшись, взяла его за руку… Впрочем, это уже относится к ужину в Скоутни-Холле.
До чего приятно и весело было наряжаться! Солнце еще не село, но мы сдвинули шторы, принесли лампу и зажгли свечи — я как-то вычитала, будто настоящие модницы одеваются при искусственном свете, чтобы хорошо выглядеть в озаренных свечами гостиных. Наши платья лежали на кровати с балдахином; мое Топаз выстирала, отутюжила и сделала поглубже вырез на груди.
От Роуз мисс Блоссом пришла в восторг:
— Ей-богу, джентльмены глаз не отведут! У тебя такие белые плечи. Великодушный Создатель! Золотые волосы — и ни единой веснушки.
Сестра засмеялась.
Но как же ее злило, что нельзя взглянуть на себя в полный рост! Большое зеркало мы давно продали, поэтому я вертела перед ней маленькое, чтобы она могла увидеть себя по частям. Наши ухищрения казались ей пыткой.
— Зеркало есть в гостиной, над камином! — вспомнила я. — Если встать на рояль…
Роуз умчалась вниз.
Вернувшийся из ванной отец прошел через нашу комнату к себе в спальню. Спустя миг дом содрогнулся от его вопля:
— Что с тобой?! Что ты с собой сотворила?
В голосе звучал неподдельный ужас. Боже, не случилось ли с Топаз какого несчастья? Ноги сами понесли меня в «буферное государство». У порога родительской спальни я остановилась — в глубине комнаты стояла Топаз в черном вечернем платье унылейшего фасона (оно ей никогда не нравилось). Роскошные длинные волосы были собраны в узел. На лице я заметила макияж — совсем легкий: немного румян и помада. Но как он ее преобразил! Превратил в настоящую скучную мышку. Мило, не спорю. Только взгляд не задержишь.
Меня никто не видел.
— Мортмейн, — заговорила мачеха, — сегодня вечер Роуз. Пусть все внимание достанется ей.
Я вернулась на цыпочках к себе.
Какая же Топаз добрая! Столько часов перешивала свое лучшее вечернее платье, а надела невзрачное черное! Явись мачеха во всем великолепии — и красота Роуз на ее фоне покажется обычной миловидностью.
В тот вечер, когда к нам впервые заглянули братья Коттон, она тоже сразу отошла в тень. Благородная душа!
— К черту! — ругнулся отец. — Видит Бог, гордиться мне уже почти нечем. Так дайте гордиться хотя бы женой!
