— Ума не хватает! — сухо отзывался Маклаков.
— Рабочие недовольны. Не понимают. Говорят — генералы подкуплены…
— Это наверное! — вмешался Красавин. — Они же все не русские, — он скверно выругался, — что им наша кровь?..
— Кровь дешёвая! — сказал Соловьев и странно улыбнулся.
Вообще же о войне говорили неохотно, как бы стесняясь друг друга, точно каждый боялся сказать какое-то опасное слово. В дни поражений все пили водку больше обычного, а напиваясь пьяными, ссорились из-за пустяков. Если во время беседы присутствовал Саша, он вскипал и ругался:
— Выродки! Вы ничего не понимаете!
В ответ ему иные улыбались извиняющейся улыбкой, другие хмуро молчали, иногда кто-нибудь негромко говорил:
— За сорок рублей в месяц не много поймёшь…
— Вас уничтожить надо! — взвизгивал Саша. Многие болели постоянным страхом побоев и смерти, некоторым, как Елизару Титову, приходилось лечиться от страха в доме для душевнобольных.
— Играю вчера в клубе, — сконфуженно рассказывал Пётр, — чувствую — в затылок давит и спине холодно. Оглянулся — стоит в углу высокий мужчина и смотрит на меня, как будто вершками меряет. Не могу играть! Встал из-за стола, вижу — он тоже двигается в углу. Я — задним ходом да бегом по лестнице, на двор, на улицу. А дальше не могу идти, — не могу! Всё кажется, что он сзади шагает. Крикнул извозчика, еду, сижу боком, оглядываюсь назад. Вдруг он откуда-то появился впереди и шагает через улицу, прямо перед лошадью — может, это не он, да тут уж не думаешь — ка-ак я закричу! Он остановился, а я из пролётки прыгнул да — бегом. Извозчик — за мной. Ну, и бежал я, чёрт возьми!
— Бывает! — улыбаясь, сказал Грохотов. — Я этак-то спрятался однажды во двор, а там ещё страшнее. Так я на крышу залез и до рассвета дня сидел за трубой. Человек человека должен опасаться, — закон природы…
Красавин пришёл однажды бледный, потный, глаза его остановились, он сдавил себе виски и тихо, угрюмо сообщил:
— Ну, за мной пошли…
— Кто?
— Ходят, — вообще…
Соловьев попробовал успокоить его:
— Все люди ходят, Гаврилушка…
— Я по шагам слышу — это за мной.
И более двух недель Евсей не видел Красавина.
Шпионы относились к Климкову добродушно, и если порою смеялись над ним, этот смех не оскорблял Евсея. Когда же он сам огорчался своими ошибками, они утешали его:
— Привыкнешь! Пройдёт!
Он плохо понимал, когда шпионы занимаются своими делами, ему казалось, что большую часть дня они проводят в трактирах, а на разведки посылают таких скромных людей, как он.
Ему было известно, что сзади всех, кого он знает, стоят ещё другие шпионы, отчаянные, бесстрашные люди, они вертятся среди революционеров, их называют провокаторами, — они-то и работают больше всех, они и направляют всю работу. Их мало, начальство очень ценит таких людей, а уличные шпионы единодушно не любят их за гордость и завидуют им.
Однажды Грохотов указал Евсею на улице одного из таких людей.
— Глядите, Климков!
По тротуару шёл высокий плотный мужчина с белокурыми волосами. Волосы он зачесал назад, они красиво падали из-под шляпы на плечи, лицо у него было большое, благородное, с пышными усами. Одетый солидно, он оставлял впечатление важного, сытого барина.
— Вот какой! — с гордостью сказал Грохотов. — Хорош? Гвардия наша, да-а! Двенадцать человек бомбистов выдал, сам с ними бомбы готовил — хотели министра взорвать — сам их всему научил и выдал! Ловко?
— Да-а! — сказал Евсей, удивлённый солидностью этого человека.
— Вот они какие, настоящие-то! — говорил Грохотов. — Он сам в министры годится, — имеет фигуру и лицо! А мы что? Голодного барина нищий народ…
Готовый служить всем и каждому за добрый взгляд и ласковое слово, Климков покорно бегал по городу, следил, расспрашивал, доносил, и если угождал, то искренно радовался. Работал он много, сильно уставал, думать ему было некогда.
Серьёзный Маклаков казался Евсею лучше, чище всех людей, каких он видел до этой поры. Его всегда хотелось о чём-то спросить, хотелось что-то рассказать ему о себе — такое привлекательное лицо было у этого молодого шпиона.
Иногда он спрашивал:
— Тимофей Васильевич, а революционеры сколько получают в месяц?
Светлые глаза Маклакова покрывались лёгкой тенью.
— Вздор ты говоришь! — негромко, но сердито отвечал он.
XII
Дни шли быстро, суетливо, однообразно; Евсею казалось, что так они и пойдут далеко в будущее, наполненные уже привычною беготнёю, знакомыми речами.
Но среди зимы вдруг всё вздрогнуло, пошатнулось, люди тревожно раскрыли глаза, замахали руками, начали яростно спорить, ругаться и как-то растерянно затоптались на одном месте, точно тяжело ушибленные и ослепшие от удара.
Началось это с того, что однажды вечером, придя в охранное отделение со спешным докладом о своих расспросах, Климков встретил там необычное и непонятное: чиновники, агенты, писаря и филёры как будто надели новые лица, все были странно не похожи сами на себя, чему-то удивлялись и как будто радовались, говорили то очень тихо, таинственно, то громко и злобно. Бессмысленно бегали из комнаты в комнату, прислушиваясь к словам друг друга, подозрительно прищуривали тревожные глаза, покачивая головами, вздыхали, вдруг останавливались и снова все сразу начинали спорить. Казалось, что в комнате широкими кругами летает вихрь страха и недоумения, он носит людей, как сор, сметает в кучи и разбрасывает во все углы, играя бессилием их. Климков, стоя в углу, смотрел пустыми глазами на это смятение и напряжённо слушал.
Согнув крепкую шею, вытягивая вперёд голову, Мельников хватает людей за плечи волосатой рукой.
— Почему же это народ? — раздаётся его низкий, глухой голос.
— Свыше ста тысяч, сказано…
— Убитых — сотни! Раненых! — кричит Соловьев.
И откуда-то доносится противный, режущий ухо голос Саши:
— Попа надо было поймать. Прежде всего, идиоты!
Раскидывая косые глаза во все стороны, идет Красавин, он заложил руки за спину и кусает губы. Рядом с Евсеем встал тихонький Веков и, перебирая пальцами пуговицы своего жилета, сказал:
— Вот до чего достигли, — господи боже мой! Кровопролитие, а?
— Что случилось? — также тихо спросил Евсей. Веков осторожно оглянулся, взял Климкова за рукав и вполголоса сообщил:
— Вчера в Петербурге народ со священником и хоругвями пошёл до государя императора — понимаете — а его не допустили, войско выставлено было, и произошло кровопролитие…
Мимо них пробежал красивый, солидный господин Леонтьев, он взглянул на Векова сквозь стёкла пенсне и спросил:
— Где Филипп Филиппович?
Веков, вздрогнув, убежал за ним. Евсей закрыл глаза и, во тьме, старался понять смысл сказанного. Он легко представил себе массу народа, идущего по улицам крестным ходом, но не понимал — зачем войска стреляли, и не верил в это. Волнение людей захватывало его, было неловко, тревожно, хотелось суетиться вместе с ними, но, не решаясь подойти к знакомым шпионам, он подвигался всё глубже в угол.
Мимо него шмыгали агенты, казалось, что все они тоже ищут уютного уголка, чтобы встать в нём и собраться с мыслями.
Маклаков, сунув руки в карманы, исподлобья смотрел на всех. К нему подошёл Мельников.
— Это из-за войны?
— Не знаю…
— Чего они просили?
— Конституции! — ответил Маклаков.
Угрюмый шпион отрицательно покачал головой.
— Не верю…
Мельников, точно медведь, повернулся, пошёл прочь, ворча:
— Ничего не понимает никто…
Евсей подвинулся к Маклакову, тот взглянул на него.
— Что?
— Рапорт…
Маклаков отмахнулся от него рукой.
— Какие сегодня рапорты!
— Тимофей Васильевич, что значит — конституция?
— Другой порядок жизни! — негромко ответил шпион. К нему подбежал Соловьев, потный, красный.
— Не слыхал — будут командировки в Петербург? Я думаю — должны быть, такое событие! Ведь это бунт, а? Настоящий бунт! Крови-то сколько пролили! Что такое?
В голове Евсея медленно переворачивались, повторяясь, слова Маклакова:
«Другой порядок жизни…»
Они задели его за сердце, вызвав острое желание войти в их смысл. Но всё кругом вертелось, мелькало, и надоедливо звучал сердитый гулкий голос Мельникова:
— Надо знать — какой народ? Одно дело — рабочие люди, другое — просто жители. Это нужно различать…
А Красавин чётко говорил:
— Если даже и народом начат бунт против государя, то уже — народа нет, а только бунтовщики…
— Погоди… а когда тут обман?..
— Эй, чёрт! — зашептал Зарубин, подбегая к Евсею. — Вот так я попал в дело!.. Идём, расскажу!
Климков молча шагнул за ним, но остановился.
