Однако меня несколько утешало предположение, что в зале, перед которым я сейчас пел, наверное, тоже не все без исключения владели итальянским языком и могли бы заметить некоторые погрешности в моем произношении.
И еще меня утешало сознание того, что как бы то ни было, а уж два слова я произношу правильно - два самые главные слова в этой песне, два ликующие слова:
Санта-Лючия,
Санта-а-а-Лючи-ия!..
Виктор Викторович угадал. Все-таки "гвоздем" оказался я. Ни акробатической паре, ни фокуснику, никому так не хлопали, как хлопали мне, - без конца. Сначала обычно, а потом, когда уже поотбивали ладони, стали хлопать, как теперь хлопают, - вразбивку, дружно, настойчиво: е-ще, е-ще, е-ще... Давай еще!
А что еще? Мы с Асечкой успели согласовать всего лишь три песни. Другие же, которые я знал, Асечка не знала. А те, которые, может быть, знала Асечка, не знал я. А зал требовал - еще!
И приходилось снова и снова бессчетно повторять одно и то же:
О дольче Наполи,
О суоль беато...
И опять и опять: "Санта-Лючия! Санта-Лючия!"
И еще раз, еще раз выходя на сцену раскланиваться, я перестал попрекать себя тем, что поддался уговорам Виктора Викторовича, нарушил дисциплину, тайком поехал в этот совхозный клуб.
Лучше бы, конечно, не тайком. Лучше бы, конечно, без Виктора Викторовича.
А кто виноват, что сюда ездят лишь тайком и только с Виктором Викторовичем - к этим хорошим, и добрым, и гостеприимным людям, а этот совхоз, не столь уж далекий от Москвы...
Всего сорок два километра. Но мы возвращались ночью. И путь этот казался бесконечным.
Я устроился на заднем сиденье микроавтобуса, забился в уголок. Я очень устал. И, помимо воли, вздремывал. Потом просыпался. Снова засыпал. А мы все ехали...
Я просыпался и видел летящую навстречу полосу бетонки, освещенную дальним светом фар. По обе стороны дороги клонились черные разлапистые сосны.
Я засыпал. Я просыпался. Летела навстречу бетонка. Клонились черные сосны.
Я засыпал. Я просыпался. Я уж в точности не помню; то ли это была первая моя поездка, то ли вторая, то ли третья.
Всякий раз, просыпаясь, я видел одно и то же. Ночь. Бетонка. Сосны.
4
- И-и-и...
- Так. Хорошо. Следующий.
- И-и-и-и...
- Хорошо, Усачев. Можешь идти. Следующий.
Был понедельник. Тот самый день, когда, согласно неизменному, неумолимому порядку, все училище - класс за классом - водили на осмотр к врачу, к отоларингологу, к горловику, вернее, к горловичке - к нашей Марии Леонтьевне.
- Алиев! Садись-ка, дружок.
- И-и-и...
- Так. Еще раз.
- И-и-и-и...
- Так-так. Любопытно.
- Фто? - все еще с марлей на языке, испуганно округлив черные глаза, спросил Маратик Алиев.
- Нет, пока ничего.
Мария Леонтьевна мельком, но значительно взглянула на директора училища, сидящего рядом.
- Можешь идти, Марат. Следующий.
- И-и-и...
- Хорошо. Следующий.
- Здравствуйте, Мария Леонтьевна.
- Здравствуй, Женя... Так. Ну-ка.
В лицо мне ударил ослепительный желтый свет, отраженный круглым зеркалом на ее лбу. Я ощутил в горле знакомый металлический холодок ларингоскопа.
- И-и-и...
- Еще раз.
- И-и-и-и...
- Еще.
- И-и...
- Так. Достаточно.
Звякнул отложенный инструмент. Мария Леонтьевна легким движением руки отвела зеркало.
- Ну вот, Женя. Теперь нам придется некоторое время помолчать. Поберечь связки. Т_а_к_и_е связки стоит беречь. Ты понял?
Она спокойно и ласково смотрела на меня.
А я почувствовал, как внезапно пересох мой язык, пересохло горло. Зато - я это тоже ощутил - на лбу выступила испарина.
Но я молчал.
- Владимир Константинович, - сказала она все так же спокойно и мягко, - Прохорову петь нельзя. У вас не предвидятся концерты?
- В ближайшее время нет. Мы готовим новую программу... Что ж, нельзя, стало быть, нельзя.
Он сосредоточенно протирал очки носовым платком. Кажется, его немного удручило это известие. Хотя, вероятно, он и догадывался, что рано или поздно такого известия не миновать. И все же оно удручило его... Вот почему он решительно воздел очки на переносицу и сурово изрек:
- Нельзя - значит, нельзя. Кстати, Женя, у тебя тройка по геометрии?
Я молчал. Я просто был не в силах выговорить ни слова. Я вдруг онемел.
- У тебя тройка по геометрии, - повторил Наместников. - Вот и приналяжешь, голубчик, на геометрию.
- Следующий.
Я все еще сидел в кресле. Я не мог шевельнуть ни рукой, ни ногой.
- Ты напрасно так волнуешься, Женя, - наклонясь ко мне, тихо сказала Мария Леонтьевна. - Это совершенно естественно. Это возраст. Ты становишься взрослым. И должен вести себя, как настоящий мужчина... Иди же. Следующий.
- И-и-и...
- Хорошо. Очень хорошо... Следующий.
- И-и-и-и...
Мы встретились, как было условлено, после уроков, в том же переулке.
- Дворец культуры металлургов! - сияя от удовольствия, сообщил он. Только что отгрохали. Тысяча мест. А-кус-ти-ка!
- Виктор Викторович...
- Уже малюют афишу. Начало в девятнадцать ноль-ноль. Дотуда час езды. Значит, собираемся...
- Виктор Викторович...
- Что?.. Ох, чуть не позабыл: тебе тут еще причитается...
Он, улыбаясь, полез за пазуху.
- Виктор Викторович... Я не поеду.
- А? - Брови его поползли вверх. Рука, сунувшаяся было за пазуху, там и застыла, там и осталась. - Как это не поедешь?
- Я не смогу поехать.
- Что значит - не смогу? Там уже афиша висит. Билеты продают... Что за глупость?
- Это не глупость. Правда, я не могу.
- Но почему?
Ноздри его раздувались от возмущения.
Я опустил голову. Мне было неловко и стыдно. Я ведь понимал, что крепко его подвожу, этого Виктора Викторовича. Пускай он и малокультурный тип и наверняка жулик, однако все же человек. Мотался, хлопотал, договаривался и на тебе. Мне было очень стыдно, что я подвожу человека.
- Женя, в чем дело?
- Мне... нельзя петь.
- Как это - нельзя?
- Нельзя. Врач запретил. Но это пока, временно, - поспешил я заверить его.
- Ах, вот оно что?
Его рука, оттопыренная в локте, поднятая на уровень плеча, потому что он все еще держал пальцы за пазухой, ожила, задвигалась: он вытащил из-за пазухи сигару, щелкнул зажигалкой, пахнул сизым дымком.
- Ах, вот оно что... - задумчиво повторил Виктор Викторович.
- Да, - кивнул я. - Временно. Может быть, ненадолго. Бывает, что это совсем ненадолго.
- Значит, в_с_??
- Что вс??
Я не понял его вопроса. Этого страшного вопроса: "Значит, в_с_?".
- Что вс??
- Значит, в_с_?, - повторил он.
Однако на сей раз вопроса не было. То есть в его интонации не слышалось никакого вопроса. Он вроде бы ни о чем даже не спрашивал. Он просто сказал: "Значит, в_с_?".
- Что вс??.. - удивленно спросил я.
Я, ну, ей-богу же, ничего не понимал. Какой-то совершенно непонятный и дурацкий разговор шел у нас с этим типом.
- Да, Женя. В_с_?.
Он сказал это, глядя на меня с откровенной жалостью. С откровенной жестокостью.
И только тут до меня дошло, о чем он говорил. Что он имел в виду. Лишь сейчас я догадался, какой смысл вкладывал он в это "в_с_?".
Я закричал:
- Нет!
Мы стояли с ним на улице. Точней, не на улице, а в переулке, что за комиссионным магазином, близ Пресни. Это был довольно тихий переулок. Не то, что сама кипящая, звенящая, дудящая, свистящая, шаркающая, грохочущая Пресня. Нет, это был тихий и малолюдный переулок. Но, конечно же, он был не совсем безлюден: мимо нас шла какая-то бабушка с кошелкой, а ей навстречу шли две маленькие девочки - в зоопарк шли, наверное: чуть поодаль стояла "Волга" с открытым капотом, и под этим капотом, согнувшись, копошился шофер; дорогу - от дома к дому - не спеша пересекала рыжая кошка...
В общем, тут было тихо.
И в этой тишине я закричал во весь голос:
- Не-е-ет!!!
В то мгновение у меня будто помутилось в глазах, помрачилось в голове, но я все же заметил, как рыжая кошка опрометью бросилась в подворотню; как из-под капота "Волги" высунулась лохматая голова; как оглянулась бабушка с кошелкой, а две маленькие девочки, которые шли в зоопарк, вдруг рассмеялись...
Виктор Викторович недовольно и встревоженно огляделся по сторонам.
- Ну, что ты, что ты? - забормотал он. - Ну, зачем же, зачем же...
- Когда? - спросил я.
- Что - когда?
- Когда ехать?
Я стоял, сжимая кулаки с такой силой, что ногти впились в ладони.
- А ты... сможешь?
На лице его появились одновременно тень сомнения и свет надежды.
С каким наслаждением вот сейчас я ударил бы по этому лицу.
- Когда?
- Завтра. В половине шестого. Как обычно - здесь.
- Хорошо. Я буду. До свиданья.
- Женя, погоди. - Он стал опять суетливо шарить за пазухой. - Тут тебе еще...
Но я повернулся и зашагал, не оборачиваясь.
- ...наш советский Робертино Лоретти!
Наконец-то. Впервые он правильно выговорил это имя. Хоть чему-то я его научил.
Забухало, заскрипело: это он опускал штангу микрофона, прилаживая к моему росту.
