Луна скрылась за тучи, а следом за ней, гадко подмигнув, погас фонарь. Еще и заскрипел, покачиваясь на кронштейне. Катьке сделалось сыро и неуютно. Она вышла из-за дуба и постаралась свистнуть. Потом нашарила под ногами горсть мелких камешков, сыпанула в стекло. Сыщики не появлялись.
— У-у, засони! — Катька, забыв из-за возмущения про страх, вскарабкалась на фундамент и потянулась к форточке, и вдруг кто-то сзади схватил ее за руку:
— Т-ты что тут делаешь?!
Вместе со свистящим шепотом обдал ее гадкий запах парфюм. Ее едва не стошнило, и вместо вопля получился задушенный стон. Падение в обморок иногда приносит плоды. Катька повалила злодея, а сама падать раздумала и помчалась в темноту. Сзади раздавались сопение и тяжелый топот. Ноги сами понесли Катьку знакомой дорожкой, а когда луна решила на какое-то мгновение посветить, Катька поняла, куда мчится не в силах затормозить. Мимо барака к прогалу с привидением!! Дыхание пресеклось, но ноги не желали останавливаться, вот уже сосны, туман…
— А-а!!
С диким воплем Катька споткнулась о край собственной ямы и с размаху грохнулась на песок.
— Почему… ты меня… не разбудил?!.. — паузы нужны были Даньке, чтобы в очередной раз встряхнуть кровать Макса вместе со всем содержимым. По домику гуляли широкие, горячие солнечные лучи, было часов восемь утра.
— А что, должен был? — продирая глаза, спросил Макс и схватился за край кровати.
— Катька нас сожрет, — сообщил Даник злым шепотом, потому как проснувшиеся мальчишки, бросив стелиться и одеваться, во все глаза пялились на них.
— Дети! — Ленка ворвалась в помещение. — Быстро, быстро вставаем, тьфу, то есть, встаем! На зарядку! Дежурные! Кто дежурные?!
— Мы… — вызвав бурный прилив благодарности на мордочке Ринальдо, посвятился Максим.
Ленка потерла голову. С утра она плохо соображала, а потому проглотила ложь. А у мальчишек появился шанс переговорить в одиночестве, пусть себе со шваброй и веником в руках. Хотя о чем тут говорить? Проспали.
Катька не появилась на завтраке. Обеспокоенный Даник поймал Виолку, допивающую какао. Он ей очень нравился, но сам подошел и заговорил впервые. От нервов Виолка покраснела, упустила стакан и так подтолкнула очки, что Данику пришлось их ловить.
— Ой, спасибо. Извини, — девочка смотрела на него телячьим, ко всему готовым взглядом.
— Катька где?
— В корпусе, — возвращаясь на грешную землю, сказала Виолка. — Кто-то фонарь выкрутил. Она пошла в туалет и упала. И теперь болит голова и колено. Жанночка ее в медпункт пихает, а она не идет.
— Я бы тоже не пошел, — вспомнив Ируську, сказал Даник. — Пошли.
— А куда? — Виолка расплывалась, как масло на солнышке, почти теряя способность соображать. — Я ей… ах, да, она завтрака не хочет. Но я возьму батон и какао, только стакана подожду.
— Ну, жди.
Мрачный, как туча, Даник выбежал из столовой.
Во втором отряде мыли пол. Очкастая веснушчатая девчонка, напевая, согнувшись в три погибели, возила мокрой тряпкой и орала на тех, кто пробовал войти. Даник пошел сквозь нее, как сквозь распахнутые ворота.
— Тапки сыми!
Он совершенно механически снял сандалии и, держа их в руках, двинулся по мокрым разводам. Катька лежала, отвернувшись к окну, с головой укрывшись одеялом. Сверху на ней сидела, умываясь, крыска Золотко. Даник поставил сандалии на тумбочку.
— Катька!
Молчание.
— Катька!
— Подлый трус, предатель! — глухо донеслось из-под одеяла. В двери любопытствующим памятником заглянула дежурная, Даник зыркнул на нее испепеляюще.
— Кать, что случилось?
Она рывком распрямилась, сбросив крысу:
— Что случилось? Меня чуть не убили, а он спрашивает!
— Кто?
— А я что, видела? — Катька поняла, что заговорила, когда собиралась гневно молчать, и опять нырнула в одеяло. Даник сидел и сопел на краешке постели. Ему было очень стыдно. И любопытно тоже.
— Катька, — осторожно начал он. — Хочешь, я на колени стану? Или клумбу у Ростиславыча обдеру?
Катька повозилась под одеялом:
— Хочу.
С Виолкой Даник столкнулся в дверях. Какао расплескалось, а бутерброд классически упал маслом вниз, вызвав ярость дежурной и крыскину радость.
— Ножницы давай, — рявкнул Даник.
— Маникюрные подойдут? — Виолка глядела с обожанием. А потом ринулась в косметичку. На кровать посыпались тюбики туши, губной помады, заколки, тени и бантики.
— Вот!
— Все, я пошел.
— Чего это он? — спросила Виолка в пространство. А Катька выбралась из кровати и со стонами начала одеваться.
— Тебе лежать надо, — произнесла подружка неуверенно.
— Ща! Пропустить такую корриду!
Протоптавшись по свежевымытому полу, хромая и постанывая, она понеслась к жилищу начальника. До Виолки, кажется, только сейчас стала доходить прелесть ситуации. Она ахнула, схватила с тумбочки Данькины сандалеты и босиком, как была, ринулась догонять Катюшу. Дежурная заголосила ей вслед, повертела пальцем у виска и заперлась в корпусе изнутри.
Роман Ростиславыч жил в оштукатуренной пристроечке за бараком первого отряда, жил скромненько, и единственной достопримечательностью (зато какой!) была необъятная, потрясающе красивая клумба в стиле ХVIII века перед его жилищем — с узорами из цветов: бордюр маттиол и незабудок, выше бархатистые разноцветные анютины глазки, а на самой маковке пышный пионовый веник в венце белых лилий. Девичья мечта! Именно на эту клумбу шел покушаться Даник с Виолкиными ножницами. Виолка прямо запищала от ужаса, но была утащена Катькой за ствол могучего клена, росшего на углу барака, откуда прекрасно виднелись и клумба, и раскрытое начальственное окно.
Роман Ростиславыч сидел в комнатке с пожарным инспектором, мирно обсуждая над кильками и огуречным салатиком комплектность пожарных щитов, когда Даник, неся впереди себя маникюрные ножницы, плюхнулся животом на подоконник и хамски заявил:
— Роман Ростиславович, я ваши цветы красть буду.
— Что, что он там делает?! — голосила, бегая позади клена, Виолка. Свисающие с окна ноги Даника ее ужасно нервировали. Катька в последний момент успевала поймать и подружку, и ее очки, и не выпустить из-за ствола. Даник, на взгляд Виолки, и висел подозрительно, и ногами дергал подозрительно, и вообще все это ей ужасно не нравилось.
Как ни странно, чувства Виолки полностью совпали с чувствами пожарного инспектора. Он уронил кильку в салатик, дикими глазами взглянул на острые ножницы в Данькиной руке и вышел покурить.
— Очень пгиятно, молодой человек, что вы почтили меня визитом, — произнес, улыбаясь глазами, Ростиславыч, — но не могли бы вы войти через двегь?
Даник покраснел, извинился и задом сполз на землю. Обойдя домик, он, все так же с ножницами в руках, стал тщательно вытирать о решетку на порожке босые ноги. Инспектор оценил эти ноги, ножницы — и едва не проглотил сигарету, навсегда проникнувшись подвигом учителей. Молоко, памятники за вредность!.. А еще в инспекторе развилось чувство, что этот мальчик… маньяк?.. его нарочно преследует. Натравили…
— Уже покурили? — удивился Ростиславыч, видя, как инспектор задом вваливается в комнатку и залезает поглубже, чтобы между ним и ножницами был хотя бы стол!
— Д-да. Уж-же.
— Он его поймал? — нервничала Виолка. — Ой, что там? Да отпусти ты меня!
Вырываться по-настоящему мешала Данькина обувь. А тут еще Виолка поняла, что сама забыла обуться, и прямо-таки пришла в ужас. А в домике начальник пытался добраться до истины. Но Даник, решительно высказавшись единожды, далее молчал, как партизан.
— Хорошо, — вздохнул Ростиславыч, оглядывая его босые ноги. — Кстати, тебе не холодно?
Кахновский судорожно помотал головой.
— Тогда выстгижи пионы, они никогда мне не нгавились. И пагу лилий.
Ростиславыч подмигнул. (Пожарный инспектор решил, что это нервное.) Счастливый Даник дернулся к окну, но начальник бережно подпихнул его в другую сторону. Так и случилось, что где-то на полпути между его апартаментами и обиталищем девчонок встретились обутая Виолка с чужими сандалиями в руках, хромающая и злющая Катька и утопающий в пионах раскаянный кавалер. И столкнулись — потому что за благоухающей розовато-белой охапищей дороги юноша никак не видел. После этого Катька могла начинать хромать уже на обе ноги сразу.
— Надо холод приложить! — Виолка наконец уронила чужое имущество и заметалась между фонтанчиком и лежащим в корпусе полотенцем. Полотенце перевесило — и Катька наконец перевела дыхание. Даник сунул ей в руку цветы — решительно, как швабру или меч (кому что нравится).
— Помоги, — сказала Катька сквозь зубы. — Она хорошая, но я ее больше не перенесу.
И тут Данила, поднатужась, поднял девчонку на руки. Кто-то восторженно засвистел за спиной. А Виолка так и осталась стоять с мокрым полотенцем у куста акации. Не судьба.
