Вдруг ее резко, как удар по животу, осенила мысль: «А я попаду в тот же рай, что и папа?» И потом она взволнованно подумала: «А в каком он раю?»
Ей даже в голову не пришло кого-нибудь об этом спросить.
Тут не пели птицы, не ревели машины и самолеты не свистели над головой – только тихо шуршали листья на деревьях, точно кто-то вытирал ноги о коврик у входной двери. И это был самый лучший звук на свете, который и звуком-то назвать было нельзя – скорее отзвуком, напоминавшим, что она, Милли, по-прежнему здесь.
А потом Милли увидела ее…
Первый поворот направо.
Она села возле могилы на колени и осторожно возложила перед ней цветы. Красные камни оставили следы на коленях. Милли лизнула палец, стерла пыль с букв, выгравированных на надгробной плите, и прочитала:
– Эррол.
Имя тонуло в камне, будто камень пытался его проглотить.
Даты рождения и смерти, всегда самые важные на надгробной плите, были написаны крупно, а черта между ними – мелко, едва различимо.
Разве черта эта не должна быть большой, яркой и изумительной, если и жизнь твоя была такой? И наоборот. Разумеется, именно черта должна рассказывать о том, как жил Мертвый.
Знал ли Эррол, что от его жизни останется одна только черточка на надгробной плите? То, что он делал, куда ездил, что ел и целовал, – все это превратилось в линию на камне. В парке, среди кучи незнакомцев.
Милли легла спиной на землю, макушкой касаясь основания плиты. Затем вытянулась так, как только могла, широко раскинула руки и как можно сильнее растопырила пальцы. Глядя на ночное небо через просветы между деревьями, она вдруг вспомнила одно-единственное слово и произнесла его вслух:
– Пап?
И тут Милли почувствовала себя самым крошечным существом на свете – меньше камешков гравия, которые впивались ей в спину, меньше муравьев, которые ползли у ее ног, – и мир вдруг стал таким огромным, и в нем было так много деревьев, так много звезд и так много смерти…
И Милли подумала: «Может, я и есть просто маленькая черточка».
Вот что еще Милли знает наверняка
Когда папа лежал в больнице, слова: «Пап, ты что, становишься Мертвым?» – говориться почему-то не хотели.
Агата Панта
21:06. Села на незнакомый стул, в незнакомой комнате, в незнакомом доме. Пила чай из незнакомой чашки в незнакомое время и старалась об этом не думать.
– Что у тебя с руками? – крикнула Агата Печатнику.
Печатник поставил чай на журнальный столик и спрятал ладони под мышками.
– Ничего, – ответил он.
– А чего они так трясутся? – спросила Агата.
– Они не трясутся.
– А похоже, что трясутся.
– Они не трясутся, – повторил он, – а печатают.
– Печатают?
– Печатают.
– Зачем это? – поинтересовалась она.
Он пожал плечами.
– Говорить мне не хочешь? – сощурилась Агата.
– Не особо, – отозвался он.
21:11. – Ужасный чай! – громко прошептала она ему.
21:13. – Что это? – спросил он. У нее из сумки торчала «Книга Старости». – Ваш дневник?
Агата запихнула тетрадь поглубже в сумку, застегнула молнию и поинтересовалась:
– Что «что это»?
– То, что вы сейчас в сумке спрятали, – ответил Печатник.
– Я ничего не прятала, – заявила Агата.
– Прятали-прятали, – настаивал он.
– А вот и не прятала, – настаивала она.
21:16. – А с женой что? – спросила Агата.
– Умерла, – ответил он.
– Рон тоже, – сказала Агата. – Сердечный приступ возле зоомагазина. А у твоей что?
Он сел себе на руки и ответил:
– Рак.
Агата кивнула.
21:17. – Почему ты мне так докучал, пока я дома была? – спросила Агата. – Влюбился, что ли?
– Не влюблялся я, – покачал головой Печатник.
– Влюбился бы – то же самое сказал бы! – проворчала Агата.
– Я вас даже не знаю.
– Не-а. Не знаешь.
21:18. Но спросить она хотела другое: «Почему ты перестал приходить к моему дому?»
21:20. Печатник уснул на диване, откинув назад голову и широко раскрыв рот, и захрапел.
21:22. – Они не состарятся, – прошептала Агата, – ведь состаримся мы, кто остались.
21:23. Агата Панта позволила себе почувствовать одиночество.
Карл-который-печатает-вслепую
Глубокой ночью, уже под утро, Карл встал и пошел по коридору в туалет. Тут он услышал, как на кухне по телефону разговаривает Стелла, и остановился.
– Да, – говорила она. – Да, брошенный ребенок.
Карл прислонился спиной к стене у двери. Свет из кухни прямоугольником растянулся на полу коридора, точно вход в другой, лучший мир.
– Ничего толком не знаю, – продолжала Стелла. – Ее мать ни с того ни с сего уехала из города. А отец уже не с нами. Ей какие-то старики помогают. – Она замолчала. – Слушайте, не знаю я. Старуха совсем психованная. Старик не лучше. Они просто… Ну, старенькие, в этом все дело.
Карл соединил кончики пальцев.
– Отлично, – заключила Стелла. – Ага. Привезу их завтра. И, Берт. – Она запнулась. – Извини, что так рано звоню. Просто не могла спать от всех этих мыслей. – Она снова замолчала. – Хороший ты парень, Берт. Спасибо.
У Карла свело желудок. Он услышал, как Стелла кладет трубку на место. Потом погас свет, и другой, лучший мир исчез. Карл прижался к стене, задержал дыхание и зажмурился крепко, как только мог, рассуждая, как ребенок: если я тебя не вижу, то и ты меня не видишь.
Открыв наконец глаза, он заметил фигуру Стеллы в конце коридора. Та вернулась в свою спальню. Карл зашел на кухню и уставился на телефон. А рядом на столе лежали Стеллины ключи – прохладные, металлические, похожие на причудливых насекомых…
Карл проник в комнату Агаты.
– Агата, – прошептал он так громко, как только посмел, и осторожно потряс ее за плечо.
Она продолжала храпеть.
– Агата, – повторил он чуть громче.
– Чего? – буркнула она, садясь в кровати и подтягивая одеяло к подбородку. – Вы кто? Вам чего надо? – она принялась шарить рукой по прикроватной тумбочке в поисках очков.
– Ш-ш! – Карл дал ей очки. – Тише, Агата.
Она надела их и удивленно на него взглянула.
– Печатник! Я тебя к себе не пущу, вот уж точно! Сейчас без десяти пять! Я сплю!
Карл присел на край ее кровати. Кровать под ним была теплая.
– Нам нужно идти, Агата. Прямо сейчас.
Но, когда они включили свет в комнате Милли, ее там не оказалось.
Карл схватил под мышку Мэнни, Агата – рюкзак Милли, и они покинули дом так тихо, как только позволили скрипучие половицы.
Из рюкзака Милли торчала нога Мэнни, и его пальцы скакали вверх-вниз у Агаты за головой. Карл прислонил Мэнни к автобусу Стеллы и положил руку на пластмассовое плечо.
– Стой на страже, Мэнни, – велел Карл серьезно.
– Он пластмассовый, Печатник, – прошипела Агата и бросила рюкзак на землю возле манекена.
Вместе с Карлом они направились вниз по улице, окликая Милли и заглядывая во дворы, под машины и на деревья.
Около кладбища они услышали голоса. В мерцающем свете фонарей Карл заметил за оградой трех пьяных мужчин, которые, пошатываясь, направлялись к ним. Пьяницы хохотали и ругались. Один из них попытался забраться на дерево, другой помочился, целясь в небо, а третий швырнул бутылку в одну из надгробных плит. Бутылка разбилась вдребезги, и ее звон пронзил ночную тишину. Собаки в соседских домах залаяли.
– О нет, – выдохнул Карл.
– Что? – спросила Агата.
Карл показал, что.
– О нет, – пробормотала Агата.
Недалеко от пьяниц они увидели Милли: она сидела на земле, спиной к надгробной плите.
– Они идут к ней. – Карл наклонился к черным железным прутьям ограды.
– Я туда не пойду, – быстро сказала Агата. – Я не… – Она замолчала и тихо прибавила: – Все эти мертвецы… Ты меня не заставишь.
Пьяницы заметили Милли.
– Эй! – Они загоготали. – Чего ты тут в темноте творишь? Совсем еще мелкая, да?
Милли встала, и у Карла екнуло в животе. Со звоном разбилась еще одна бутылка. Милли попыталась уйти, но пьяницы ее окружили.
– Ты чего это, Дорой-путешественницей себя возомнила, что ли?..
Агата взяла Карла за руку. И это на него подействовало. По руке словно ток пробежал. Мозг перезапустился, будто все это время спал. Прямо Спящая Красавица. Или как там называется ее мужская версия? Точно ведь должна быть!..
Но Карл никак не мог собраться с мыслями и думал только о ее руке. Липкой от пота и грубоватой. По сравнению с ней его собственная рука показалась ему мягкой.
– Что это ты тут одна делаешь, а, Дора?
Агата сжала руку Карла. Тот посмотрел на нее краем глаза. Снова ток…
Потом полностью к ней повернулся.
– Мы забираем автобус, – прошептал он.
– Как это «забираем»? – прошептала в ответ Агата.
