— Из чего стреляли?.. В этом трудно разобраться, — признался Женька.
— Совсем не трудно. Вот смотри: гильзы с этой стороны дуба, значит, огонь велся с опушки в направлении дороги, по которой мы шли. Стрельба велась из пулемета. Он стоял под дубом, стреляные гильзы вылетали вправо. В глубь леса стрелять не могли, видишь, какая чащоба... Из винтовки один человек не мог столько выстрелов сделать — здесь не траншея и не окоп...
В лесной тишине звонко цвенькали, перелетая с ветки на ветку, голубогрудые пушистые московки и зяблики. В глубине леса, где, по словам Женьки, находились пещеры и землянки, упорно долбил своим крепким клювом по сухому дереву неутомимый работяга леса — краснолобый дятел.
Женька, замахнувшись, хотел бросить гильзой в большую бронзовую ящерицу, выползшую из-под трухлявого пня, но, услышав за спиной чьи-то шаги, опустил руку, лицо его побледнело, маленькие глазки забегали по сторонам.
— Что ты? — спросил Василий.
— Бандиты! — еле слышно прошептал Женька.
Василий обернулся.
По тропинке со стороны Борок прямо к ним шагал рыжебородый верзила в потрепанном солдатском костюме, с карабином на плече. За ним тяжело волочил ноги парень в домотканых портках, заправленных в болотные сапоги. На нем была надета грязная полотняная сорочка с завязками вместо пуговиц, опоясанная расшитым украинским полотенцем; в руке — короткий обрез.
— Здоровеньки булы, хлопцы! Чьи будете, куда путь держите? — спросил парень с обрезом.
— Из Уразова в Меленки за коровой идем, — ответил Василий.
— А документы есть?
— Вот распоряжение землемера.
Парень внимательно прочитал поданное Василием «обращение ко всем гражданам крестьянского происхождения» и, передав бумажку своему товарищу, спросил:
— И давно вы, хлопцы, видели Михаила Васильевича?
— А кто вы будете? — в свою очередь, полюбопытствовал Василий.
Парень нахмурился, выразительно покрутив перед носом Василия обрезом, грубо сказал:
— Дура, чего спрашиваешь, не видишь — хозяева земли русской!
Но Василию показался его ответ неубедительным.
— Убери свою пукалку, — отмахнувшись рукой, сказал он. — Если каждый с обрезом будет считать себя на земле хозяином, то и работников не останется, некому трудиться будет!
Бандит, не ожидавший такой дерзости, растерялся.
А Василий, сунув руку под гимнастерку и вытащив из-под пояса кольт, сказал:
— У меня, видишь, своя такая штука есть, еще, пожалуй, получше твоей! Сам землемер Михаил Васильевич дал...
Насмерть перепуганный Женька, не видя ничего хорошего в разыгравшейся перед ним сцене, косясь на бандитов, стал скользить задом с пригорка, намереваясь спрятаться сначала за ствол дуба, а оттуда нырнуть в кусты. Но ему это не удалось.
— Далеко направился, пацан? — окликнул вдруг рыжебородый, заметив его странные движения.
— Нет, тут вот за ящеркой, — кивнув головой на орешник, тихо ответил Женька.
Рыжебородый звонко рассмеялся.
— За ящеркой? Вижу, за какой ящеркой. Сам ты, верно, сто очков любой ящерке дать! Улизнуть собрался?
Рыжебородый свернул бумажку землемера и протянул ее обратно Василию.
— На, спрячь... Табачок у вас случаем не найдется? — Он опустился на корточки против Василия.— А эту пушку убери, мой это кольт. Я его подарил Михаилу Васильевичу, вишь мушка напилком надрезана... Как там у Михаила Васильевича дела? Давно его видели?
— Да вчера проводил его в Валуйки, по делам поехал, — небрежно сунув кольт под гимнастерку и доставая из кармана кисет с табаком, ответил Василий.
— Ну, вот, а то здесь народ толкует разное, будто в Уразове всех поарестовалн большевики, отряд какой-то приехал...
— Не слышал, не слышал, — пожал плечами Василий.
— А что это у вас? — ощупывая рукой мешок, спросил парень с обрезом.
— Вощина для ульев, в Борки на пасеку занести надо.
— В Борки? К кому? — оживился рыжебородый.
— Родичу одному, Боженко Якову Петровичу...
— Так, гарно, покушаем, значит, медку!
Бандиты свернули по цигарке и, закурив, поднялись.
— Ну, бывайте здоровы, хлопцы, — сказал рыжебородый. — Кланяйтесь Якову Петровичу... соседушка мой, — добавил он, вскинув на плечо карабин. Бандиты зашагали в глубь леса.
В Борках не ждали гостей.
— Вот це гарненько, вот это хорошо, что пришли, хлопцы! — мешая украинские и русские слова, радовался Яков Петрович. Ему не было еще шестидесяти лет — крепкий, ладный, с небольшой темной бородкой, с длинными усами кончиками вниз и ни одного седого волоска ни в бороде, ни на голове, в густом чумацком чубе.
И было странным Василию слышать, как дочки этого крепкого, сильного мужчины — двадцатилетняя дородная Гарпина и семнадцатилетняя стройная розовощекая Евфросинья звали его почему-то «дедом».
Усевшись с ребятами на длинную дубовую лавку, Яков Петрович подозвал дочерей.
— А ну, девчата, швыдче несите хлопцам вареников! Нечего на них очи таращить — не женихи вам!
И пока девчата месили тесто, возились у чисто выбеленной печки с темно-синим бордюром вокруг гирла, дед мучил ребят вопросами:
— Ну, как там, в Уразове? Бывают ли базары? Почем хлеб? Мед? Сало? Что пишут в газетах? Одолеют ли большевики без него польских панов, или и ему придется на старости лет своей силенкой тряхнуть, пообрубать паршивцам сабелюкой носы поганые, чтобы не совали куда не просят...
На все вопросы отвечал Василий. И когда Яков Петрович стал жаловаться на бандитов, которые, по его словам, житья никому на селе не дают, Василий к слову передал ему поклон от соседа, встретившегося им в лесу.
— Який же вин из себя? Долгий, с огнистым вихром на голове, с курчавой червонной бородкой?
— Да, лет тридцати трех примерно, в зеленых солдатских брюках и гимнастерке, с карабином за плечами...
— Вин, жердина ему на голову, — Гашкин приблудок — Тараска Двужильный, дезертир, бандюга проклятущая!
— Вот как вы его поносите! А он собирался к вам с дружком пожаловать, медку покушать.
— Он уже покушал, собака. Зимой из пуньки пуда на три липовку с медом уволок. Вот подслащу наших хлопцев из комсомолу, они его из винтовки угостят...
Дед нервно поводил густыми бровями, сжимая в кулаки обветренные, шершавые руки.
— Это хорошо, что вы пришли — поможете мне от катов проклятущих уберечься. Солнышко припекать стало — выставил ульи из подполья и ночи теперь глаз не смыкаю. На пасеке в омшанике ночевать приходится, иначе не можно. Придут ночью, ульи разорят... А ведь не уразумеют, пакостники, что там и меду еще нет, сами пчелы на подкормке держатся.
