– Мне уже говорили об одном, – задумчиво произнес Зак, глядя через улицу на железную решетку дома, около которой какой-то грек в феске установил прилавок и начал продавать мороженое. Рядом с ним мулатка в красном платье выкрикивала: «Имбирное пиво! Холодное!»
– Он приехал сюда после переворота в Санто-Доминго.
Хэмиш провел толстой рукой по лицу.
– Восстание рабов? Не хочу об этом даже вспоминать.
Зак покачал головой:
– Это было иначе. Сначала цветные начали стрелять в белых, затем состоятельные чернокожие сочли, что французская революция не принесла обещанных «свободы» и «равенства».
– Я знаю, – буркнул Хэмиш, – что, в конце концов, на острове практически не осталось белых – ни мужчин, ни женщин, ни детей. – Массивный ньюйоркец с шумом сделал большой глоток и медленно поднял взгляд на Зака. – Однако откуда вам известно об этом Папе Джоне?
– Мадам де Бове сообщила, что Генри Сантер часто ездил туда.
– Это она сказала? Про короля вуду? Что наш добрый доктор нашел с ним общего?
Зак бросил несколько монет на стол.
– Похоже, они оба интересовались лечебными растениями и старыми индейскими рецептами.
Хэмиш с сожалением посмотрел на небо.
– Мы вряд ли сможем съездить туда и вернуться до темноты.
– Сегодня будет полная луна, – улыбнулся Зак.
Хэмиш отставил стул; металлические ножки скрипнули на камнях.
– Ну, это воодушевляет. Мы отправляемся в темноте на болото, где полно аллигаторов, чтобы поговорить с бывшим рабом, который собирает землю с детских могилок и мешает с кровью девственниц, – и я должен радоваться тому, что наша встреча будет при полной луне?
Солнце неотвратимо двигалось на запад. Позади остался город с его тщательно ухоженными садами, высокими домиками и стоящими на Эспланад-авеню особняками. Дикая природа окружала всадников. Деревья еще не просохли от дождя, омуты были переполнены черной водой, а в траве шуршали невидимые создания. Поначалу им встречалось довольно много хижин, покосившихся, с подпертыми бревнами стенами. В полях паслись коровы, равнодушно отгоняющие мух хвостами, у рек удили рыбу подростки, молчаливо провожая глазами двух офицеров-северян.
Жизнь в этой сельской местности сильно отличалась от Нового Орлеана с его театрами, тесно стоящими друг к другу домами и тонкими запахами дам, которые гонялись за нарядами из Парижа. Вскоре перестали попадаться даже самые жалкие хатки с их дощатыми стенами и дымящимися кострами, на которых готовилась еда. Грязная дорога со следами колеи превратилась в тропинку, которую трудно было различить в густых зарослях между раскидистыми кипарисами и бледно-зелеными ивами, чьи редкие ветви медленно колыхались под вечерним бризом.
– Мне следовало подождать до завтра, чтобы поговорить с вами о короле вуду, – сказал Хэмиш и внезапно выругался, поскольку его лошадь оступилась на ржавеющих досках кадки с индиго, неведомым образом очутившейся в зарослях тростника. Какое-то создание выскочило из камыша и с всплеском скрылось в воде, отчего конь Хэмиша шарахнулся снова. Воздух, казалось, был наполнен стрекотанием насекомых; где-то перекликались утки и дикие гуси, по земле темными тенями пробегали маленькие зверьки, похожие на мышей.
– Он ждет нас именно сегодня, – произнес Зак.
– Боже, как он может знать о нашем визите?
Зак усмехнулся:
– Если ты им заинтересуешься, он немедленно будет в курсе этого.
– Ха! – произнес Хэмиш, затем опять выругался, поскольку от крика совы его лошадь нервно закрутилась на месте. – Мы едем ночью к тому, кто скорее всего замешан в убийстве.
Зак поднял голову, глядя на большое облако стрекоз – в этих местах их называли убийцами москитов.
– Я в этом не совсем уверен.
– Что? – Хэмиш с трудом повернулся назад, чтобы посмотреть в глаза Заку. – Но… у него был арбалет.
– Да. Вот почему я не думаю, что он совершил убийство, поскольку это странное оружие неизбежно привело бы нас к нему. Лечебные травы и порошки с любовными снадобьями – это больше ему подходит.
– И потому он не может быть преступником?
– Не в данном случае. – Увидев, что перед ним в темноте появилось какое-то строение, Зак резко натянул поводья, останавливая лошадь.
Он представлял себе жилье Папы Джона в виде хижины скваттера, выстроенной из неровных досок и покрытой кусками обмазанной дегтем бумаги – подобных строений было много между побережьем и рекой Байу-Соваж. Дом знахаря на болотах наверняка должен был быть грубо сколоченным, похожим на жалкие убежища загородных бедняков. Однако ничего подобного в этом на удивление элегантном здании, сооруженном из очищенных от коры бревен кипарисов и покрытом тростником, не было. Казалось, что этот круглый, со ступенчатой конической крышей дом построили в джунглях Африки, чтобы перенести сюда, в болота южной Луизианы. В дверном проеме стоял высокий худой чернокожий. К нему вели ступеньки наклонной лестницы, сделанной из связанных камышом стволов молодых деревьев.
– Не думаю, что я построил дом по всем принятым у нас правилам, – произнес негр, – но получилось довольно неплохо.
– Сколько лет вам было, когда вы покинули Африку? – спросил Зак, заставляя свою лошадь двигаться вперед.
Глаза старика заметно просветлели.
– Двенадцать. Или что-то около этого.
– О чем вы говорите? – поинтересовался Хэмиш, переводя взгляд с Зака на негра.
– О доме, – ответил Зак, спрыгивая с лошади. – И об Африке. – Подняв голову, он пристально вгляделся в старика. – Вы сойдете вниз или нам подняться к вам?
– Пожалуйста, – произнес Папа Джон, отступая.
Хэмиш издал странный сдавленный звук, но Зак подтолкнул его к лестнице. Старик улыбнулся, показывая большие, желтые от возраста, но ровные зубы.
Оттенок его кожи напоминал цвет эбонитового дерева и выдавал в нем уроженца Африки. На морщинистом от возраста лице остались зигзагообразные следы племенных татуировок, которые придавали ему угрожающий и вместе с тем привлекательный вид. Удивлял контраст между этой черной, странно раскрашенной кожей и белоснежной рубашкой с жабо, в которую негр был одет. По тому, что о нем знал Зак, старику должно быть около восьмидесяти. Тем не менее, Папа Джон сохранил гордую осанку. В свете уходящего дня была заметна только небольшая седина в его черных коротких курчавых волосах.
Внутри дома была одна большая комната, очень чистая и просто обставленная – с кроватью, столом и причудливо вырезанной полкой. С открытых стропил свисали гроздья высушенных растений. Их едкий аромат смешивался с влажным воздухом болот и резким запахом недавно отесанных бревен и керосиновой лампы, тускло сияющей среди мрака. Свечи в доме не горели.
