Первым делом надо было икону Божьей Матери и часть денег по церквам и по нищей братии раздать, а после взять и из ружья выпалить да сказать три раза: «Степану Разину вечная память!» Тогда в ту же минуту умер бы Стенька и кончились бы его муки, да не случилось так: клад бурлаку не дался, человек он был темный, грамоты не знал и отдал запись в другие руки, а грамотники словом одним обмолвились — клад в землю пошел. Совсем было до него дорылись, дверь было видно. Перед тем, как сгинуть, много Стенька всякого добра схоронил. Денег девать было некуда. Струги у Стеньки разукрашены, уключины позолочены, на молодцах бархат с золотом, дорогие шапки набекрень сбиты, едут Волгой, песни удалые поют, казной сорят. По буграм да по курганам Стенька казну закапывал.
В Царицынском уезде, неподалеку от Песковстонки, курган небольшой стоит, всего каких-нибудь сажени две вышины. В нем, говорит народ, заколдованный клад положен, целое судно, как есть, полно серебра и золота. Стенька его в полную воду завел на это место. Когда вода сбыла и судно обсохло, он курган над ним наметал, а для приметы наверху яблоневую палку воткнул. Не простой человек посадил ее: стала пачка расти, выросла в большое дерево, и яблоки с нее были только бессемянные, сказывают. Все доподлинно знали, что в кургане клад лежит, да рыть было страшно, клад не простой был положен, из кургана каждый раз кто-то выскакивал страшный-престрашный. Нечистые стерегли Стенькино добро.
Есть еще на Волге Настина гора. Не клад в ней схоронен, а Стенькина полюбовница. Сам он в одно время жил здесь, а Настасья при нем жила. Уходил Стенька куда, и разбойников ставил сторожить. Берег атаман Настасью пуще глаза, да не уберег от смерти. Умерла девица. Зарыл ее Стенька на бугре и закручинился, не знает, чем место заметить, чем помянуть. А с бугра все видно: и обозы, и степи, и суда на реке. Вот видит Стенька три воза со стеклом. «Стой! Опрастывай! Тащи наверх!» В степи взять больше было нечего, на Волге как раз, тоже не видать ничего. Высыпал на бугор кучу битого стекла, чем место и наметил. А возчикам в память отвалил не одну меру серебра да по разным дорогам и отпустил, чтобы они, выходит, друг над другом никакого зла не сделали. Оставшиеся деньги закопал рядом с могилой. Вот какой был Стенька.
По правому берегу реки Волги, действительно, много показывают Стенькиных бугров: чуть покруче — глядишь, и его. Народ сам забыл, где настоящий бугор Стеньки Разина, и крестит его именем то один, то другой. «Тут Стенька станом стоял, — вот здесь шапку оставил», — так и зовут это место «Стенькиной шапкой», там клад положен и заклят.
У всех этих бугров есть общие сходные черты: все они одной крутой стеной обрываются в Волгу, а от соседних возвышенностей отделяются глубокими ущельями. Недалеко от деревни Банновки, между селом Золотым Саратовской губернии и устьем большого Еруслана, обрыв на Волге носит название бугра Стеньки Разина. Один человек пропал через него.
Заночевало у Стенькиного бугра судно. Один бурлак и стал у товарищей спрашивать, согласен ли кто с ним идти на бугор и посмотреть, что там есть. Сыскался охотник, пошел. А бурлак-то был из дошлых, хотелось ему клад добыть. Вышел с товарищем на берег да и говорит: «Молчи знай, что бы тебе ни померещилось». Ну ладно. Влезли на самую вершину, видят: яма не яма, а словно погреб какой, с дверью. Спустились туда, в землянку попали. В переднем углу, перед иконой, лампадка горит, и так хорошо там, что и не выходил бы. Посередке гроб стоит, на гробу три железных обруча и молоток большой возле лежит, да пучок прутьев железных. А по степам чего только нет! И бочки с серебром и бочки с золотом, камней разных, золота, посуды сколько! И все как жар горит.
Помолились бурлаки иконе, и дока поднял молот и сбил обручи с гроба долой. Крышка у гроба отскочила, вышла девица-раскрасавица а и спрашивает: «Чего вам, молодцы, надо? Берите чего хотите». Красавица эта была Маришка-безбожница. Дока, ни слова не говоря, схватил железные прутья и давай ее полосовать что есть силы. Товарища индо жалость взяла. «Что ты, — говорит, — делаешь? Побойся бога!» Только он эти слова сказал, как в ту же минуту все пропало, подняло его невидимой силой и вынесло наверх. Нет ни ямы, нет пи дверей, только слышит из-под земли, как крикнул кто-то: «Девятого!» Клад был заклят на много человеческих голов. От страха бурлак обеспамятовал, через силу сполз со Стенькиного бугра и три года был без языка. С той поры не выискивалось охотников клад добывать, потому, кто его знает, насколько он голов положен.
Выше Камышина, верст за сорок, показывают еще бугорок Стеньки Разина, а верст за восемь выше слободки Даниловки лежит ущелье Стенькина Тюрьма, прозванная Дурманом. В старые годы, говорят, оно было окружено таким густым лесом, такой чащей, что заблудившемуся выйти некуда было, оставалось только кинуться в воду. И Уракову гору укажут вам неподалеку от колонии Добринки. Это высокий, сажень в 70, бугор, с которого убитый Стенькой Ураков, как говорит предание, сряду 7 лет после смерти кричал зычным голосом проходившим по Волге судам: «При-во-ра-чи-вай!» Пещеру Разина показывают и в Жигулях, толкуют про подземный ход в несколько сажень. Народ помнит про своего неумирающего атамана, и ни о ком нет такого количества преданий, как об этом удалом разбойнике-чародее-богатыре и о его несметных богатствах и кладах.
«Золотая баба».
Есть свидетельства о том, что люди поклонялись некой «Золотой бабе». Ермаковы казаки пытались разыскать знаменитый сибирский идол — «Золотую бабу». Слухи об этом «великом кумире» проникли на Русь еще в конце XIV века. В 1398 году русский летописец, сообщая о кончине Стефана Пермского, писал, что святитель жил среди язычников, молящихся «идолам, огню и воде, камню и золотой бабе». В послании митрополита Симона пермякам в 1510 году снова упоминалось о поклонении местных племен «Золотой бабе». Австрийский посол С. Герберштейн, посетивший Московию в 1520-е годы, записал, что за Уралом стоит идол в виде старухи, которая «держит в утробе сына и будто там уже опять виден ребенок, про которого говорят, что он ей внук».
Казаки Ермака впервые узнали о «Золотом идоле» от чуваша, перебежавшего в их стан при осаде одного из татарских городищ. Чуваш, попавший в Сибирь как татарский пленник, немного говорил по-русски, и с его слов Ермак узнал о том, что в осажденном им урочище остяки молятся идолу — «богу золотому литому, в чаше сидит, а поставлен на стол и кругом горит жир и курится сера, аки в ковше». Однако казаки, взяв приступом городок, не смогли найти драгоценного идола.
Вторично казаки услышали о «Золотой бабе», когда попали в Белогорье на Оби, где располагалось самое почитаемое остяками капище и регулярно совершались «жрения» и «съезды великие». Здесь же находилась тогда главная святыня сибирских народов — «паче всех настоящий кумир здесь бо» однако, ермаковцам не довелось его увидеть: при их приближении жители спрятали «болвана», как и всю прочую сокровищницу — «многое собрание кумирное». Казаки расспрашивали остяков о «Золотой бабе» и выяснили, что здесь, на Белогорье, «у них мольбище большое богине древней — нагая, с сыном на стуле сидящая».
Именно сюда, в Белогорское святилище, якобы принесли и положили к ногам «Золотой бабы» снятый с погибшего Ермака панцирь, но преданию, ставший причиной его гибели.
Таинственная «Золотая баба» до сих пор составляет одну из неразгаданных загадок истории. Рассказывают, что она надежно спрятана в подземной сокровищнице и секрет ее местонахождения передается из поколения в поколение хантскими шаманами вместе с древними тайными знаниями их народа. А вместе с идолом хранится и стальная, окованная золоченой медью кольчуга покорителя Сибири, знавшего свою судьбу и не свернувшего с пути…
А предсказания были таковы. Чандырский жрец уверенно предсказал Ермаку победу над Кучумом. «И о том, — писал летописец, — идольское пророчество сбылось». Шаман говорил: «Дальше пройдешь — на Русь не вернешься. Иди назад, на Карачино озеро зимовать». Ермак выбрал дорогу вперед. Другой шаман предсказал Ермаку великую славу. А когда казаки ушли, прошептал своим близким: «Да, слава его велика будет… Только смерть его близка».
Загадка Николы Лапотного.
«Я отправил из Москвы с разным добром 973 подводы, в Калужские ворота на Можайск. Из Можайска пошел я Старой дорогой на Смоленск, становился не дошедши медынских и вяземских округ. Остановился на Куньем бору, речка течет из ночи на зимний восход, а имя той речки Маршевка, и потом я велел русским людям на Куньем бору сделать на суходоле каменную плотину, плотину глиной велел смазать, а в ней положил доску аспидную, и на ней написано, где что положено, шедши из Москвы до Можайска».
Так начинается текст кладовой записи, сделанной, по преданию, в Смутное время польским королем Сигизмундом (по другой версии — самозванцем Гришкой Отрепьевым). Оригинал этой записи, выполненный «на медной доске» на латинском и польском языках, по убеждению старых кладоискателей, находился в Варшаве, а тайно сделанный список с нее, переведенный на русский язык, был широко распространен в среде русских искателей сокровищ…
