женщины.
Всё это длилось не более минуты. Писавшие встали, засунули письма за пазуху и сейчас же вскочив на лошадей, поскакали по различным направлениям.
Цезарь подошёл к своему краю возвышения, окинул всех нас быстрым взором и резким, отчётливым, повелительным голосом проговорил следующее:
— Благодарю вас, что вы явились на мой призыв. Я жалею, что не вижу между вами гостей, на которых рассчитывал, и жалею не за себя, а за них...
Несмотря на то, что он отлично владел собой, мы чувствовали, что всё в нём кипело. Он ходил взад и вперёд по возвышению, и вдруг, остановившись, обратился к нам:
— Многие из тех, что находятся здесь, плохо меня знают! Люди клевещут на меня! Они, конечно, рисуют меня жаждущим побед и галльской крови... Какие победы одержаны мной в эти шесть лет войны? Какие кельтские или белгские земли присоединил я к римской провинции? Разве я не оставил каждому народу его земли, его законы, его богов, его сенат? Я пришёл к вам на ваш зов. Я воевал с гельветами, чтобы спасти эдуев и приморские народы от страшного нашествия: воевал с белгами, потому что они нападали на ремов, с венетами, потому что они разбойничали на море и грабили корабли соседних племён. Ссылаюсь на уполномоченных этих народов, умолявших о моей помощи. Они стояли передо мной на коленях, как перед благодетелем. Кровью своих солдат купил я вашу независимость, отнял ваши земли у жадных германских орд, у зарейнских бродяг. Уполномоченные эдуев, секванов и приморских народов, возражайте на это, если я говорю не истинную правду!
После этих слов в рядах начальников, преданных Риму, послышались редкие, тихие, нерешительные возгласы.
— Вам тоже говорили о моих жестокостях. Но с кем же я был жесток? С венетами, которые задержали моих послов, совершив преступление, наказуемое даже вашими богами. С Амбиориксом и его воинами, пригласившими на совещание моего легата Сабина и подлым образом убившими его? Ни с одним галльским народом не вёл я войны, несправедливо вызванной. Сколько раз на вызовы отвечал я терпением, прощением и забвением! Уполномоченные ремов, помните вы старцев, явившихся ко мне с распростёртыми руками и умолявших меня сжалиться над вашим народом? Припомните женщин с распущенными волосами, обезумевшими от ужаса и с вершин укреплений подававших мне своих младенцев. Уполномоченные эдуев, разве я не обратил внимания на ваши мольбы?
На этот раз начальники эдуев и ремов с жаром захлопали в ладоши и закричали:
— Да, ты был отцом для нас и наших союзников!
Резкий голос друида Дивитиака проговорил:
— Презри клевету, Цезарь! Раздави её ногой своей, Цезарь продолжал:
— Галлы! Вам описывают римлян, как иноземцев, которых следует теснить и изгонять. Но почему римляне могут быть более чужими в Галлии, чем германцы, утвердившиеся на всём левом берегу Рейна? Наш язык, галлы Кельтики, для вас понятнее, чем язык большей части белгов; а для вас, галлы Бельгии, понятнее, чем язык ваших ближайших соседей. Некоторые друиды призывают против нас своих богов, тогда как мы поклоняемся тем же богам, что и вы, только под другими именами. Всё нас соединяет. У нас так же, как у вас, есть сенат, сословие всадников, верховные жрецы... Вам говорят, что я вношу к вам рабство. Взгляните на наши легионы: сколько солдат, набранных в Верхней Италии из ваших братьев, помнят ещё, как предки их говорили на одном с вами языке! Из приближённых мне военачальников сколько родилось в римской провинции, и в жилах их течёт галльская кровь! В самом нашем сенате, собрании богоподобных граждан, вы встретите старых предводителей кельтских племён. Наш город, наше войско никогда не было закрыто для людей вашего племени. Я пришёл к вам только для того, чтобы скрепить старый союз и предложить вам разделить с нами завоевание и обладание всем светом. Я пришёл для того, чтобы дать всадникам высокое положение, чтобы покровительствовать честному работнику, обезопасить торговые пути, почтить жрецов, действительно преданных святому делу... Не так ли, Дивитиак, мой благородный и учёный друг?
И Дивитиак отвечал:
— Наши боги — ваши боги, и ваша родина будет нашей.
Но присутствующие, за исключением эдуев, ремов и начальников арвернцев, все молчали. Видно было, что Цезарь был недоволен этой холодностью. Кажется, он посмотрел на паризов, когда стал продолжать свою речь.
— В таком случае, что же значит это горячее сочувствие к Амбиориксу и его головорезам? Огорчение при известии о наших победах и радость при ложных слухах о нашем невозможном поражении? Это очевидное презрение к нашим самым верным союзникам и расположение к нашим врагам? К чему эти предсказания друидов о будущем унижении наших орлов? К чему эти разъезды гонцов, выслеживание того, что делается в наших лагерях, поспешная продажа скота, тайная покупка оружия и лошадей, эти склады хлеба в укреплённых городах и в лесах? К чему это? Что от меня надо? Если хотят войны, то следует заявить об этом открыто! Отправляйтесь в таком случае к белгам, которыми вы восторгаетесь и которые завтра перестанут существовать. Для меня, для моих храбрых солдат, для моих верных союзников в Кельтике и Бельгии это будет лишним походом!
Из того, что легат был предательски убит, что две или три когорты были разбиты, вы воображаете, что римлян можно победить! Да если бы даже кому-нибудь и удалось уничтожить мои восемь легионом, то не следует забывать, что в Риме их сорок! Можно ли забывать, что Рим нельзя истощить войнами, что ребёнок вырастет там, чтобы отмстить за отца? Можно ли забывать, что весь свет, начиная от стрелков на Тигре до наездников на Атласе, вооружится и выступит под нашими знамёнами? Рим видывал врагов более страшных, чем Амбиорикс! А где же они теперь? Разве несокрушимая скала Капитолия поколебалась? Ганнибал только видел стены Рима, а войти в него не мог. Он был разбит в своей Африке, нагнан своими собственными гражданами и присуждён к позорной смерти в далёкой Азии. А Ганнибал не то, что Амбиорикс.
Всякий раз, как Цезарь произносил имя Амбиорикса, глаза его так и сверкали ненавистью. Он закончил речь так:
— Бороться с Римом — это бороться с богами. Такая борьба должна кончиться поражением и смертью... Я сказал то, что должен был вам сказать, не столько из любви к Риму, сколько по истинной дружбе к вам... Вы видите мои легионы: они приведены сюда для того, чтобы успокоить добрых и заставить трепетать злых. Люди умные должны это понять!.. Теперь меня призывают другие заботы; а через две недели все галлы соберутся ещё раз. Будьте на этом собрании: я буду на нём, и там
