мягкость и нежность, почтительную и умоляющую. Я, Венестос, сын Беборикса, самый суровый воин реки Кастора, я умолял! Я умолял побеждённого врага и нисколько этого не стыдился! Даже присутствие моих верных воинов нисколько не смущало меня и не мешало мне говорить.
Она прошептала:
— Благодарю!
Потом, увидев кровь у меня на плече, она прибавила, печально улыбнувшись:
— Прости! — Она произнесла слова эти с выговором белгов, говорящих на нашем языке.
Я не знал, что мне говорить ещё, и тем не менее не мог удержаться, чтобы не говорить, я, молчаливый Венестос, ученик умного Придано. Немного застыдившись, я вдруг спросил у неё:
— Не болит у тебя голова?
И я посмотрел на эту чудную голову, с длинными белокурыми волосами, на которую рука моя так страшно посягнула. Но на волнистых золотистых волосах не было видно ни одной капли крови. Она тихо покачала головой и ответила:
— Почти что нет.
Она немного привстала, осмотрелась кругом и, увидев неподалёку дерево, едва добралась до него и прислонилась к нему спиной. Лицо её, до сих пор такое бледное, начало немного оживать. Она была бела, как лилия, но на щеках стал появляться розовый оттенок. Почтительно наклонившись к ней, я сказал ей:
— Ты приехала издали, по пустынным местам. Не голодна ли ты? Не хочешь ли пить?
Она в знак согласия кивнула головой. Арвирах открыл сумку: там была ещё лепёшка и жареная птица. Думнак снял свою большую фляжку, ещё наполовину наполненную вином. Оба они, подобно мне, заботились о ней. Она ела очень мало, но всё-таки было заметно, что давно голодала. Прикоснувшись к фляжке губами, она точно удивилась и просто сказала:
— Воды!
Мои люди побежали к реке, хотя шлем, только что ими принесённый был ещё полон воды. Напившись, она привстала, с трудом держась на ногах; протянув руку, она положила её ко мне на плечо и, опираясь на него, сказала:
— Идёмте!
Её лошадь немного подкрепилась на зелёном лугу Думнак поправил на ней узду и поставил её на судно вместе с нашими лошадьми, но ноги её ещё дрожали она, по-видимому, ушиблась. Опираясь о моё плечо, незнакомка вошла на судно, очень осторожно, села на корму, не отказываясь на этот раз от моей помощи, и ещё раз сказала:
— Благодарю!
Перебравшись на другую сторону, Думнак заметил, что конь молодой особы ещё настолько слаб, что на него нельзя сесть верхом. Я спросил у своей пленницы, может ли она сесть на мою лошадь?
— Попробую, — ответила она.
Она позволила мне посадить её на седло и по-видимому держалась довольно крепко. Но из предосторожности я взял лошадь под уздцы и пошёл рядом с ней. Мои всадники тоже повели лошадей под уздцы.
Мы шли до Альбы часа три и, к счастью, никого не встретили. Своим спутникам я приказал никому не рассказывать об этом приключении, а на вопросы всем говорить, что это приехала молодая родственница моей матери, по имени Негалена.
Это распоряжение, по-видимому, было приятно молодой девушке.
Я провёл её в комнату, где жила моя мать, дал ей в услужение двух молодых женщин и отправился ночевать к Думнаку. На следующий день я послал спросить, может ли принять меня моя гостья.
Я застал её в большом зале, одетой на этот раз в женское платье, данное ей одной из крестьянок. Она была очень изящна в этом костюме. При моём появлении она встала, почтительно поклонилась и осталась на ногах, пока я не попросил её сесть. Она меня просила тоже сесть и улыбаясь сказала:
— Ты исполнил своё слово. Я вижу, что ты обращаешься со мной не как с пленной. Благодарю за твоё великодушное гостеприимство. Ты принял меня под кровлю твоей матери, не спросив меня даже, кто я такая, откуда и куда еду. Я знаю, что ты не заговоришь об этом, пока я сама тебе не скажу. Когда я тебе скажу, кто я и кто мой отец, ты сам рассудишь, что тебе делать. Если ты, подобно многим другим, слуга римлян, то ты будешь иметь удобный случай, выдав им меня заслужить их расположение. Если же ты только боишься навлечь на себя гнев Цезаря, то ночью выпустишь меня и укажешь мне самый безопасный путь в священную обитель друидов.
— Ты оскорбляешь меня, — сказал я, более огорчённый, чем разгневанный. — Я ни раб, ни трус.
— Я в этом уверена, — просто сказала она. — Я видела тебя вчера в деле. Победить меня не пустое дело, хотя я и была страшно утомлена: руки мои привыкли не к прялке, а к копью и мечу; я разбила немало римских шлемов и под ногами своими видела золотого орла.
Я припомнил, с какой силой отправила она Думнака и Арвираха в Сену, с какой твёрдостью устояла она против моего первого удара и как потом ловко отбивалась. Не находись она в таком неудобном положении, ещё неизвестно, вышел ли бы я победителем из этого поединка.
Между тем она продолжала.
— Да, я присутствовала при осаде лагеря Котты и Сабина, и участвовала во всех битвах галлов с римлянами. Я мыла руки в крови... Ты чувствуешь ко мне отвращение?
Я сделал отрицательный знак. Она продолжала:
— Что же делать? У такого народа, как наш, постоянно осаждаемого то римлянами, то германцами, молодым девушкам некогда прясть шерсть. Наши матери не раз бросались в бой, чтобы вернуть поколебавшихся воинов: не раз, видя, что их мужья и сыновья лежат в прахе, они продолжали битву. Отец мой никогда не имел сына, и потому воспитывал меня, как мальчика. В такие годы, когда ваши девочки играют в куклы, он выучил меня действовать копьём и мечом. Я не щеголиха из Лютеции: я варварка и дочь варварского народа.
— Если бы Галлия была вся населена такими варварами!.. Но продолжай, — я не смею перерывать тебя.
— Ты знаешь Амбиорикса?
— Какой галл не знает этого имени и не чтит его! Амбиорикс первый показал нам, что римский легион победим и что римский лагерь можно взять! Амбиорикс сумел познакомить Цезаря с чувством страха и стыда! Я могу призвать к тебе всех своих воинов, и они тебе скажут, при чьём имени трепещут наши мечи; они скажут тебе, сколько раз мы думали о расстоянии, разделяющем нас, и о препятствиях, мешающих нам присоединиться к герою.
— Да, да, — сказала она, взяв меня за руку, — как давно он ждал вас! Теперь, проехав по этой стране, покрытой лагерями и легионами, я поняла, почему его ожидания оказались напрасными.
— Так ты хорошо знаешь Амбиорикса?
— Это мой отец, — я его единственная дочь.
Я встал на
