Колдун довольно хмыкнул, продолжил работу, затем внезапно замер, обернулся.
– Ну что тебе, болезный? Лежи, помирай спокойно, нечего людям работать мешать… – Как вдруг он осекся на полуслове.
Андрей все еще лежал за алтарем. Почему-то живой. Немилосердно болела грудь – то место, куда врезался огненный шар. Нет, болела не только грудь, болело все тело.
Не вставая, он повернул голову, посмотрел на колдуна. Тот возился с линиями и не замечал, что почему-то его жертва еще жива.
Очень тихо Андрей привстал. С шеи что-то посыпалось. Серебряные крошки. Оплавленные, почерневшие.
Вот почему его не убило!
Крест Алексия в очередной и последний раз сослужил службу, спас от погибели.
– Спасибо тебе, отец! – прошептал Андрей.
Он пошевелил левой рукой – та начала отходить, еле-еле, но шевелилась. Это было хорошо.
Взгляд Андрея упал на налуч, лежащий в центре поляны.
Эх, если бы он не потерял его да не сломал лук…
Правой рукой он забрался в колчан, к счастью оставшийся у него.
У него будет только одна возможность. Всего одна.
Найдя то, что искал, и дождавшись, пока колдун окончательно погрузится в рисование магической фигуры, Андрей медленно задвигался к центру поляны, сделав небольшой круг – в сторону алтаря.
Несколько минут – и он за спиной колдуна.
Тот услышал его в самый последний миг. Замер, обернулся – да и замолк на полуслове, глядя на Андрея.
В правой руке тот сжимал стрелу, в левой кинжал.
Стрела была самодельная – древко из лещицы, дара Лешего, наконечник – прекрасно знакомый колдуну – от стрелы, ранившей Ратибора, – стрелы, зачарованной самим колдуном.
Кинжал же Андрей взял с алтаря Чернобога, несмотря на то, что все тело кричало – не смей, не касайся.
Кричало не зря! Андрей с трудом продолжал удерживать матовый клинок – рука пылала, кожа на кисти вздувалась и лопалась…
Андрей не дал колдуну больше сказать ни единого слова. Ударил. Быстро и молча.
Стрелой в правый бок, кинжалом в левый.
Старик взвыл, на этот раз по-настоящему. Посох выпал из руки, колдун упал навзничь.
Стрела и кинжал оплавились, вспыхнули огнем. Из ран, нанесенных ими, ударило вверх зеленое пламя, оно же полилось из глаз и ушей колдуна.
Андрей бросился в сторону. Подхватил амулет, подобрал меч, подбежал обратно.
Старик, чье тело наполовину уже состояло из изумрудного огня, силился встать. Андрей не дал ему это сделать.
Засвистел клинок – и голова колдуна полетела в сторону.
И тут же всю поляну залило светом.
Андрей, в который раз за сегодня, рухнул на землю, прикрывая голову руками.
Когда он встал, все изменилось.
Факелы потухли, колья с черепами вырвало из земли и раскидало по сторонам. Железный идол рассыпался в прах. Аспидный алтарный камень раскололся пополам. Колдун исчез практически без следа – в том месте, где лежало тело, земля оказалась выпачканной в чем-то зеленовато-желтом, зловонном и еле дымящемся.
Андрей вернул амулет на шею, огляделся. Уже светлело.
Пора было уходить – искать выход из леса, затем дорогу на Киев.
Алексей Келин
Яга
Она как смерть. Приходит, когда не зовут, уносит, откуда не возвращаются. Она как жизнь. Дарит, когда пожелает, творит, что восхочется. Место ей бывшее – Менский лес. Место ей будущее – любимица княжья. От Нави и от Прави она, а имя ей – Гнев и Ужас.
Бояново пророчество. Стих первый
Яга сотворила знак Покоя, поддела носком сапога болотный огонек и запустила в мертвеца. Огонек полетел медленнее стрелы – ну, так и покойник тварь не самая шустрая. Тем более по поросшему лесом кочкарнику.
Хотя какой это, ко всем бесам, покойник?! Беспокойник это. С Радоницы по топям шастает, люд пугает. Уже почти седмицу колобродит. И зачем его только в трясине топили, дурачье? Прикопали б на буевище, сидела бы сейчас Яга у теплой печки, косу плела, а не пачкала сапоги вонючей тиной.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Дорогие, между прочим, сапоги! Не шьют таких в Менске, из Смоленска везли.
Мертвец – вот пакость! – споткнулся на кочке, и огонек всего лишь обжег ему ухо.
– Ах ты дрянь лежалая! – с досады плюнула Яга.
Другой огонек был в паре шагов, у камышей. Яга брезгливо перешагнула через гнилой ствол березы и на этот раз взяла огонек рукой. Тина противно налипла на пальцы.
– Не губи, хозяйка, я тебе пригожусь, – провыл мертвец.
Опустился на колени в холодную болотную грязь и покорно склонил голову. Упокаивай – не хочу.
Яга подкинула огонек в руке как яблоко. «Пригожусь» – это серьезно. Это лесная магия. Откуда бы разбойнику, да еще мертвому, про такое ведать?
Тут с высокой ветки осины промурлыкало:
– И чем ты нам пр-ригодишься, па-адаль вя-аленая?
– Я медленный, но сильный, – сообщил мертвец. – Могу воду носить.
– И в ступе ее толо-очь, – зевнул кот. – Ягинюшка, давай он мне ма-аслица собьет. Тебе за его упокой молочка-а принесут, вот и пуща-ай потрудится. А потом огород тебе вскопа-ает. Хорошо в болоте провя-алился – не развалится.
Яга запустила огонек в дальнюю кочку, вытерла руку пучком травы, щелкнула пальцами и пошла с болота. Мертвец без слов понял хозяйку – встал с колен и медленно пошагал за ней.
Кот спрыгнул с дерева, гордо задрал темно-серый пушистый хвост и побежал вперед.
В лесу светлело. Сквозь буйную листву пробивались первые лучи солнца. Пахло весенними травами, цветами и… дымом?
В сердце закололо. Яга пошла быстрее.
С каждым шагом боль в сердце нарастала.
* * *
Избушка Яги горела. Кряхтела, тряслась, пытаясь скинуть полыхающую камышовую крышу, но куда там – ее подпалили сразу всю. Под домовиной трещал костер из сушняка, на кровлю, похоже, закинули пару горящих веток.
Бедному домику Яги некуда было деться. Убийцы пришли на рассвете, осененные крестами и горячей верой.
Яга глухо застонала от боли. Перевела дыхание, крепко сжала кулаки – так, что ногти оставили след на ладони.
Она остановилась за кустами орешника на краю своей поляны. Вдохнула густой масляный запах дыма с привкусом чего-то невыносимо гадкого, сладкого, дурманящего. Тряхнула головой, отгоняя наваждение.
– Мрак, прячься, – шепотом велела Яга коту. – Казненным богом потянуло. Если что – беги к тетке в Полтеск.
О безнадежно отставшем мертвяке Яга и не вспомнила.
– Мр-ра! – возмущенно вякнул кот, но не ослушался. Исчез в ветвях молодой березки. Мохнатый все знал о разоренных капищах, об убитых волохах и сожженных ведуньях. Гости не за сказками пришли.
Яга присмотрелась сквозь листву. К ней пожаловали четверо.
Осанистый пожилой воин с боярской гривной глядел на пламя и шевелил губами, будто принося клятву. Знакомый воин… Давно не виделись.
Монах в черном балахоне кругом обходил избушку, махал кадилом, окуривал пожар мерзко пахнущим дымом и читал молитву на греческом. Два молодых гридня с луками в руках смотрели в лес – один на запад, второй на восток. Наконечники стрел блестели серебром.
Ждали ее. Знали, что Яга и изба неразрывны, что придет злая лесная ведьма мстить за свой дом, за печку, за травы высушенные, за силу колдовскую! Кто-то поведал убийцам, что Яга чувствует домовину как часть себя – как руку, как нутро свое! Что огонь на освященном масле жжет не только бревна и доски – саму Ягу жжет!
Придет и получит срезнем в шею, как дикий зверь. Колдовством с каленым железом можно совладать, но если еще и молитва мечам в помощь – несдобровать ведьме.
Яга принюхалась. Больше нет никого. Только лошади храпят на поляне неподалеку. Хорошие кони, обученные, свести не выйдет – руку откусят.
Она сняла плащ, чтоб не мешался, осталась в просторной рубахе и штанах, заправленных в сапоги. Спряталась за толстым стволом осины и спросила во весь голос – так, как матушка приемная учила, чтоб все услышали:
