статьи были, возможно, первыми русскоязычными публикациями, из которых потенциальные получатели «подарка» могли узнать о его предстоящем возврате с процентами.
В-третьих, я писал не о невозможности погасить ссуду, а о риске невыплаты, с которым сопряжено её получение <…>.[96]
Уже не неизбежность таблицы умножения, а всего лишь «риск»!
Впрочем, Носик до самого конца, когда ему напоминали про машканту, настаивал, что всё тогда говорил правильно — и если бы его все послушались, банки бы «прогнулись» и изменили условия ипотеки. Что в равной степени говорит как о носиковской прозорливости, так и о его упёртости, легендарном отсутствии в ментальной коробке передач заднего хода.
— А какие ещё истории выстрелили, кроме этой машканты? — допытывался я у Меламида.
Конкретных историй я не помню. Могу только сказать, что любой текст Антона «делал» номер.
— «Гвоздь номера»?
Да. Антон всё время делал скупы[97].
Часто бывает, что некий яркий артефакт, прославивший его создателя, появляется, на первый взгляд, случайно. Кит Ричардс уверял, что записал рифф «Satisfaction» спьяну — и потом долго искал его на магнитофонной записи среди своего храпа. Писсуар просто подвернулся Дюшану под руку, когда нужно было заполнить неожиданно образовавшуюся пустоту на выставке. Нечто подобное произошло и с первой статьёй про машканту. В интервью Шаулю Резнику в 2002 году Антон был настроен философически:
Статья про ипотечные ссуды, из-за которой разгорелся весь сыр-бор, была опубликована лишь потому, что другой журналист не сдал в запланированный срок репортаж.[98] Моё скучное экономическое обозрение встало на разворот — и началась буча. Всё — воля случая.
Впрочем, случай, как известно, играет на стороне того, кто готов ему подыграть. Американка Элина, в настоящее время — топ-менеджер крупнейшей американской фармацевтической корпорации, а в описываемый период — девушка Носика, рассказала мне, что Антон применил хорошо известный всякому фрилансеру подход «плох тот журналист, который не продаст материал дважды», и к теме машканты. И опубликовал в другой русской газете под псевдонимом другой материал, в котором так же убедительно доказывал прямо противоположную точку зрения — к пущему веселью всей честной компании, не спешившей сообщать об этом начальству.
Трудно не согласиться со «старомодным» Эдуардом Кузнецовым: так же нельзя!
Почему же Антон считал, что можно?
Во-первых, вспомним ещё раз — «ржали в голос». Молодым бессемейным и бездетным богемным интеллектуалам, снимающим за гроши комнатушки в старом Иерусалиме, были совершенно чужды проблемы ипотеки: сами-то они брать её не собирались, живя совсем другими интересами.
Во-вторых, таким образом проявилась его природа трикстера.
Это красивое слово обозначает, как известно, проводника между мирами, ходящего туда-сюда и взбаламучивающего установленный порядок вещей. И ошибаются те, кто считает, что это имеет отношение только к академической науке, к средневековой литературе и фольклору. Ильф с Петровым едва ли читали учёные труды их современника Проппа, но их Остап Бендер выступает как типичный трикстер.
В отличие от вымышленного Остапа, реальный Антон был не только трикстером, но и созидателем. Судя по результатам — в первую очередь созидателем. Но трикстерское начало никогда не уходило из его жизни. С точки зрения близких, может быть — «к сожалению». До самого конца его привлекало и заводило только то, чего ещё нет, то, про что все говорят «это нельзя».
Как бы там ни было, можно сказать, что в этот момент, задолго до интернет-проектов, журналист Антон Носик уже вошёл в историю русских СМИ — мало когда сила «четвёртой власти» была продемонстрирована столь весомо, грубо, зримо.
Но уже совсем скоро колесо фортуны молодого самоуверенного гуру экономической журналистики с хрустом провернулось.
А. Б. Носик и «лихие девяностые»
1993
В отличие от идейных эмигрантов семидесятых-восьмидесятых, Носик вовсе не рассматривал свой отъезд в Израиль как прыжок на другой берег Леты. И приехал в Москву навестить маму уже в августе 1992 года. О чём и написал юмористический репортаж в свои «Вести»:
…В день моего приезда я побывал в пяти домах: у бабушки, у мамы, у соседей по дому, у друзей-художников. Пять раз я услышал: «Сними кипу, тебя за неё убьют». И пять раз поблагодарил за предупреждение. Таковы были мои встречи с российским антисемитизмом.
Что же касается голода — его я в самом деле опасался, ежевечерне наблюдая по кабелям за многокилометровыми очередями в московские продовольственные магазины, видя в репортажах пустые полки универсамов и читая в «Маариве» о постоянной краже неизвестными контейнеров с гуманитарной помощью. «Наверное, напрасно я не взял с собой консервы из Израиля, — думал я, проходя таможню. — Придётся худеть».
Но уже дома, на «Речном вокзале», отодвигая блюдце с чёрной икрой («Мне нельзя, мама, она некошерная») и намазывая крупные зёрна красной на ломоть рижского — с тмином — хлеба, в ожидании запечённой индейки из духовки, я расслабился: даст бог, с голоду не помрём.[99]
Но это был именно краткий визит интуриста. Хотя, конечно, не совсем интуриста…
…укладываясь спать в своей квартирке на «Речном вокзале» через несколько часов после прилёта в Москву, я поймал себя на крамольной мысли, что впервые за почти что 30 месяцев смогу уснуть в своей — действительно своей, не арендованной и ни у кого не одолженной — постели. Чувство престранное, но нельзя назвать его неприятным.
А вот бо́льшую часть 1993 года Носик, несмотря на декларируемое самоощущение жизни в Иерусалиме как «свой среди своих», снова провёл в Москве — уже не как турист. Почему? Не в последнюю очередь потому, что в 1992 году у него начались проблемы с налогами и банковскими кредитами. Лев Меламид описывает это так:
На самом деле он бежал отсюда. А бежал он, потому что у него было дофига долгов, в основном налоговому управлению. Это побудило его уехать из Израиля.
— А как эти долги образовались? Он же не играл в рулетку…
Не играл, но, как я говорил с самого начала, он очень талантливый человек, но тогда он был… для меня, кстати, стало большим удивлением, что Антон выбился в Москве в такие великие люди. Потому что в Израиле он был полным разъебаем. Абсолютным. Поэтому я не удивлён, что у него были долги.
Герман Зеленин с такой трактовкой про «бежал от долгов» категорически не согласен:
У него были проблемы, но если бы не звонок Медкова, он решил бы их как-то по-другому.
