— Мы хотим получить от вас некоторые сведения, — твердо проговорил он.
— Но не в два же часа ночи!
— К сожалению, это необходимо. Прошу вас, откройте.
Вондри перегнулся через подоконник, но не произносил ни слова. Звонок умолк. Краус спустился с крыльца и стал рядом с Маркусом. Вдруг остро запахло свежеиспеченным хлебом.
— Секундочку! — Окно захлопнули с такой силой, что все стекла задребезжали.
— Испугался, как заяц! — пробормотал Краус. — Не хотел бы я сейчас быть в его шкуре.
— Наберитесь терпения… Меня прежде всего интересуют факты. И его гость.
Маркус с шумом втянул воздух, глядя в сторону соседнего участка, где в ярко освещенном помещении двое мужчин выпекали хлеб.
— А еще говорят, будто ночью аппетит разыграться не может…
Прошло довольно много времени, пока в коридоре зажегся свет и Вондри открыл дверь. Лицо его раскраснелось, а волосы, обычно аккуратно расчесанные на пробор, были всклокочены. Из-за его плеча, смущенно улыбаясь, выглядывал человек, которого Маркус много раз видел в театре, но имя его, как на грех, забыл. Бросив косой взгляд на Крауса, Маркус понял, что тот тоже силится вспомнить его имя, но тщетно.
— Я принимал гостя, — с недовольным видом проговорил тенор. — Наш мастер-осветитель, господин Крибель. Он как раз собирался уходить.
— Я пришел по очень важному личному делу, — вступил в разговор осветитель, остававшийся на заднем плане и беспокойно переступавший с ноги на ногу. — Господин Вондри согласился…
— Это господ нисколько не интересует, — оборвал его на полуслове Вондри. — Привет, Аксель!
— Вы ошибаетесь, — возразил Маркус. — Собственно говоря, нас интересует все… Но если вам это неприятно… — Он с улыбкой освободил проход. — До свидания, господин Крибель.
— До свидания, — осветитель прошмыгнул мимо, будто страшно торопился, и чуть было не упал с крыльца.
— Погодите! — крикнул Маркус ему вдогонку. — Если вы не против, мой коллега может доставить вас домой. В такую собачью погоду это уже кое-что…
— Не нужно, — испуганно отмахнулся Крибель. — Я живу совсем рядом.
— Не стоит благодарности, это наш долг… Не так ли, лейтенант?
Краус мгновенно понял капитана и охотно поддержал его.
— Конечно, дело чести. Подождите, господин Крибель.
Маркус с улыбкой наблюдал, как длинноногий лейтенант без видимых усилий догнал у садовой калитки мастера-осветителя, который от него чуть не бегом бежал.
— Извините, но мы стоим на сквозняке, — повысив голос, сказал Вондри.
— Да, да, я иду.
Лестница оказалась крутой и узкой, коридор тесным. В самом конце коридора в деревянном бочонке стояла новогодняя елка. Далее — жилая комната, обставленная с таким вкусом и чувством стиля, что Маркус невольно остановился на пороге. Он никак не ожидал увидеть такую обстановку у Вондри, который произвел на него впечатление человека скорее неряшливого, чем склонного к изыску. Да и стоило все это уйму денег…
— Красота, — сказал он, искренне восхищаясь дорогой старинной мебелью, концертным роялем, картинами в тяжелых дорогих рамах. — И обошлось, наверное, в целое состояние.
— Ну, не так уж все страшно, — ответил явно польщенный тенор и пригласил Маркуса присесть. — Я начал собирать старую мебель, когда еще никто об этом не думал — задолго до волны ностальгии. Но самые лучшие вещи мне достались по наследству.
Вондри преобразился, он словно вошел в роль музейного экскурсовода.
— Взгляните, например, на эту витрину, ее сработал некий нюрнбергский мастер в 1832 году — стиль «бидермейер». Обратите внимание на тончайшую резьбу по дереву, на стекло ручной шлифовки, на поразительно ровный слой лака.
Он подошел к угловому шкафу и нежно погладил красновато-коричневое с изящной резьбой дерево.
— Вещи подобного рода вы встретите сегодня разве что в государственных собраниях.
— А у вас он откуда?
— От одной тетушки из Мекленбурга, последней представительницы старинного дворянского рода. Она все свои вещи завещала мне, а сама ушла в заведение для престарелых дам.
Вондри открыл стеклянную витрину, достал фарфоровый подсвечник и высоко поднял его.
— Настоящий канделябр из мейсенского фарфора, — с гордостью подчеркнул он. — Редчайшая вещь. Увы, мне не хватает пары к нему.
— И тоже из наследства вашей тетушки? — спросил Маркус, достаточно разбиравшийся в искусстве, чтобы оценить красоту этого канделябра.
— Да. — Тенор рассматривал канделябр со всех сторон, словно пьянея от восхищения. — Ну, разве не чудо!
Восторг Вондри был настолько искренним и неподдельным, что на какое-то мгновение он показался Маркусу симпатичнейшим человеком.
— Я с вами совершенно согласен. Жаль только, что любоваться им можете вы один.
Выражение лица Вондри изменилось быстрее, чем окраска у хамелеона.
— В кругах коллекционеров я мелкая рыбешка, — сказал он с горечью. — Посмотрели бы, какие сокровища собраны другими… Но почему вы не садитесь?
Он осторожно поставил канделябр обратно в витрину, закрыл ее и пододвинул кресло поближе к столу.
— Выпьем что-нибудь?
— Благодарю, к сожалению, я все еще при исполнении служебных обязанностей.
Маркус сел, взглянул на Вондри и без всякого перехода сменил пластинку:
— В ходе нашего расследования всплыло еще несколько вопросов…
— …на которые я должен ответить, — закончил за него тенор. — Пожалуйста, задавайте ваши вопросы.
Он взял со стола бутылку так, чтобы Маркус не видел этикетки, и налил себе:
— Надеюсь, вы не возражаете…
Маркус кивнул и терпеливо ждал, пока Вондри выпьет. Импульсивность тенора, мгновенная смена настроений только усилили недоверие Маркуса к нему. Он ли это — тот самый флегматик, человек, которого ни удивить, ни поразить невозможно, как о нем говорили? С другой стороны, не подлежало сомнению: такое вожделение к дорогим красивым вещам вполне может явиться мотивом для убийства.
— Господин Вондри, — начал он. — В той головоломке, которую мы пытаемся разгадать, вы — ключевое звено. Вы обнаружили Пернвица, упавшего в люк, и вы же были последним, кто видел его живым. Ваши наблюдения столь важны для нас, что мы хотели бы задать вам еще несколько вопросов.
— Я ведь сто раз все объяснял. — Вондри откинулся на спинку кресла, положил ногу на ногу. — Но если вам угодно, прошу!
Скрестив руки на груди, он с усталым видом уставился в потолок.
Для начала Маркус задал несколько малосущественных вопросов — пусть напряжение несколько спадет. А потом заговорил о Пернвице, о его визите в гримерную Вондри. Он заставил тенора несколько раз описать этот визит, словно оценивая каждое слово, а потом и каждый шаг, который тот сделал, пока не наткнулся на тело главного режиссера. Вондри отвечал быстро, не раздумывая. Похоже, он не лгал.
Настойчивость Маркуса пришлась тенору не по вкусу. Голос его звучал ровно, но кончики пальцев и покачивание ноги выдавали некоторое беспокойство.
— Так, как будто все ясно, — сказал Маркус, подчеркнуто дружелюбно улыбнувшись. — А потом вы оказались у будочки вахтера, где встретили госпожу Пернвид-Бордин и госпожу Мансфельд, и уже с ними вновь оказались в трюме.
— Все так и было, — Вондри снова потянулся за бутылкой, но передумал и сделал вид, будто смахнул со стола несколько крошек. — А потом я вернулся к вахтеру, и вместе с ним мы ждали приезда врача.
— Какая в этом была необходимость? — спросил Маркус, внимательно глядя на тенора. — Театральный врач обязан отлично знать, где какое помещение в театре находится.
— Разумеется, но после того, как я увидел тяжелораненого Пернвица, я никак не мог успокоиться, — Вондри покусывал губы. — Разве вы не понимаете моих чувств?
Маркус на его вопрос не прореагировал.
— А наверх, на сцену, вы больше не возвращались?
— На сцену? — Вондри удивленно поднял брови. — Зачем бы это?
— Вы мне не ответили! — Маркус впервые за все время повысил голос. — Поднимались вы на сцену или нет?
— Нет.
Вондри пытался вникнуть в смысл этого вопроса, но никакого объяснения, ему, по-видимому, не находил.
— Разве это столь важно? — осведомился он.
Маркус посмотрел на него, но ничего не ответил.
— Перед генеральной репетицией — примерно в без двадцати восемь — двое мужчин о чем-то говорили на сцене. Кто-то в кабине звукооператора забыл выключить микрофон на сцене, так что их разговор транслировался на весь театр… Я был бы рад узнать, где в этот момент находились вы?
— Точно сказать не могу, — Вондри отвернулся и на этот раз взял бутылку без всяких колебаний, налил рюмку до краев и опорожнил ее. — В гримерной… или скорее всего вернулся уже в мою уборную. — Облизывая губы, он вертел рюмку между пальцами. — Я ничего не слышал. Я обычно отключаю динамик и включаю его перед самым представлением… или репетицией… Но почему вы спрашиваете?
