— Как это назвать? Гм… предположим — нечестное соперничество?
— Возможно, — она пожала плечами. — Эберхард никогда не был особенно разборчив в средствах, когда чего-то добивался.
— А кто же поставит спектакль теперь… когда твоего мужа больше нет?
— Понятия не имею… Режиссеров у нас отнюдь не пруд пруди. Может быть, все-таки отдадут постановку Штейнике.
— Так, так… — Маркус вытянул губы, словно собирался присвистнуть.
Этот молодой человек что-то чересчур часто мелькает в этом деле. Во время допроса начисто отрицал, будто искал в репетиционном зале не ноты, а что-то совсем другое. Но и нот он там не оставил… Конечно, память каждому может изменить, но…
— А известно ли тебе, — обратился он к Клаудии, — что после вашего столкновения тогда, днем, Штейнике не сразу пошел домой? Он еще долго прохаживался перед театром, как бы поджидая кого-то.
— Вот как… — она не проявила к этому сообщению никакого интереса.
— Его видел реквизитор Вуттке, возвращавшийся домой из поликлиники. Ну, и рассказал об этом моему сотруднику.
— Значит, так оно и было.
Маркус понял, что начинает пережимать с темой «Штейнике». Помимо всего прочего, в последние несколько минут он никак не смог сосредоточиться, одна идея накрепко засела в его мозгу и не давала покоя.
— Я вот еще о чем вспомнил, — начал он, собственно, для того лишь, чтобы, говоря о мелочах, спокойно поразмыслить о главном, проверить, не стало ли случайно вырвавшееся словцо ключом к искомой разгадке. — Примерно в девятнадцать часов по внутритеатральному радио был слышен какой-то разговор со сцены… точнее говоря, обрывки фраз… отдельные слова… Ты тоже их слышала? Поняла ты что-нибудь?
Вопрос этот крайне удивил Клаудиу. Подумав некоторое время, она решительно покачала головой:
— Нет, ни слова не поняла. Я в это время гримировалась, не до того было. Что-то трещало… гудело — довольно громко. Все мы подумали, Вестхаузен испытывает какой-то новый микрофон.
«Отвечает, как все», — подумал Маркус.
— Ну, ладно! — Он принял неожиданное решение. — Прошу тебя, встань за ту колонну, где стояла сегодня днем.
Он проводил ее до места, огляделся и указал на обтянутый сукном подиум, отстоявший метра на три от колонны и отчетливо выделявшийся на черном фоне просцениума.
— Это тот самый занавес?
— Да.
— И шум послышался с той же стороны?
— Да, но сверху, от мужских гримерных.
— Какой-нибудь полоски света ты не заметила?
— Нет.
Маркус развернул план сцены, принялся вновь изучать, хотя и без того запечатлел его в своей памяти до мелочей. На галерею можно попасть через две двери. Та, что вела к мужским гримерным, сразу отпадает: Клаудиа бы заметила… А другая, через которую проходили в небольшую мастерскую осветителей?..
— Еще раз о шуме, на который ты обратила внимание. Не запомнились ли тебе какие-нибудь подробности?
Клаудиа повела плечами:
— Не помню. Все произошло так неожиданно. Это было что-то вроде лязга, скрежета или позвякивания, точно не скажу.
— Как будто металл соприкасается с металлом? Да? Или иного свойства?
— Боюсь утверждать. Правда, не помню.
Маркус понимающе кивнул.
— Знаешь, я хочу кое-что проверить. Останься на месте, сосредоточься и ничего не упускай. Смотри в сторону вон той арки и прислушивайся ко всем звукам и шорохам.
— Неужели без этого нельзя обойтись?
— Ты что, испугалась?.. А, Клаудиа?
Маркус впервые назвал ее по имени, и она невольно вздрогнула.
— Пойми, эксперимент лишь тогда будет иметь смысл, если мы проведем его в сходных с подлинными условиях, — он улыбнулся. — Можешь ни о чем не тревожиться, я все время буду рядом. Если что-нибудь тебя испугает, достаточно будет позвать меня.
— Я спокойна и ничего не боюсь, — сказала она холодно и скрестила руки на груди.
— Ладно, ладно.
Маркус остановился на противоположной стороне поворотного круга у ящичка с выключателями. Отсюда Клаудиу отчетливо не разглядишь, различимы только очертания женской фигуры, да и то если знаешь, как он, что у колонны стоит именно женщина. Непосвященному наблюдателю ни за что ее там не заметить, а сверху, с галереи, и подавно.
Он отвернулся, провожая взглядом кабель, идущий от ламп принудительного освещения и исчезающий под сценой почти у носков его ботинок. Вот сейчас и выяснится, не свалял ли он с самого начала дурака.
Покрытый резиной кабель толщиной в карандаш был на ощупь холодным и гладким, и, когда Маркус потянул за кабель, крышка ящичка приподнялась. Он потянул сильнее, почувствовал сопротивление, и тут один из штекеров вылетел из розетки, а крышка ящичка с негромким хлопком опустилась.
Точь-в-точь так, как он и предполагал.
Напряжение упало. Выходит, одна часть проблемы как будто решена: остаются еще колосники для спуска крышки люка и перегоревшая лампа.
Маркус хотел было присесть на корточки, чтобы снова подключить лампочку, когда до него донесся высокий, слегка дрожащий голос:
— Зачем ты выключил свет? Случилось что-нибудь?
— Да нет же, все в порядке, — нарочито бодрым голосом ответил он. — Внимательно наблюдай!
Из-за темноты и то и дело захлопывавшейся крышки ящичка было вовсе не просто всунуть штекер обратно в розетку. Злоумышленник наверняка имел большой опыт в обращении с электроаппаратурой. Все это следует учесть, составляя график времени.
Нижний конец лестницы, которая вела на галерею и дальше на верхнюю сцену и которую Маркус уже знал, уходил в бетонированную стену за сценой. Если стоишь рядом, то по левую руку — ряд колосников, тринадцатый из которых сдвигает ту самую заслонку. Заметив это место, Маркус поднялся по лестнице наверх. Он решил заглянуть в мастерскую осветителей, находящуюся как бы одновременно над и за сценой. Преследуя таинственного свидетеля их первого осмотра места происшествия, он не заметил узенькой двери, словно спрятавшейся за прожектором; лишь позднее Буххольц обратил его внимание на существование этой двери — возможно, слишком поздно…
Прежде чем Маркус зажег свой карманный фонарь, он бросил взгляд на противоположную сторону сцены. Нет, Клаудиу отсюда не увидишь!..
Крохотная мастерская, необходимая для срочных работ во время спектакля, имела еще один выход — на лестничную клетку второго этажа, к ходу, соединяющему помещения над сценой с коридорами зрительного зала. Маркус на некоторое время задумался, разглядывая маленький токарный станок, тиски, обрезки кабеля разного диаметра, разные электроприборы и электроаппаратуру, довольно аккуратно расставленные и разложенные на деревянных полках. Под конец он обнаружил почти под потолком забранное решеткой окошечко вытяжки. Явственно ощущался легкий сквозняк. Откуда? Скорее всего оттуда! Привстав на цыпочки, потянул ручку решетки на себя.
— Занавес… он сдвинулся с места! — едва слышно донеслось снизу. Да, все, оказывается, не столь уж сложно. Но откуда же шум? Маркус погасил фонарь, вернулся на галерею и спустился вниз по лестнице. Он постарался наделать при этом как можно больше шума, но Клаудиа на это никак не прореагировала.
А теперь — самое главное! Убедившись, что он на нужном месте, он нажал кнопку секундомера своих часов.
Сначала канат двинулся вверх очень легко, наверное, у него был свободный припуск. Маркус услышал сверху какой-то скрежет или скрип, но не обратил на это особого внимания, потому что следил за секундомером. И только возбужденный голос Клаудии заставил его вздрогнуть.
— Точно такой же звук я слышала сегодня днем, — крикнула она. — Точно такой же!
Вот оно, колумбово яйцо! Злоумышленник, предусмотревший, по-видимому, каждую техническую деталь, подтянул скорее всего канат заранее, чтобы впоследствии сэкономить хоть несколько секунд.
— Прекрасно, Клаудиа, — сказал он. — Ты мне очень помогла. Но оставайся, пожалуйста, пока на своем месте. Я сейчас подойду.
И снова заметил время…
Когда Маркус, дыша чуть-чуть чаще обычного, остановился перед Клаудией, секундомер остановился на отметке «21».
— Не понимаю, что все это значит, — несколько встревоженно сказала она. — Ты упомянул о каком-то эксперименте?..
— Совершенно справедливо. Я его и провел. А успешно или нет, зависит от того, как ты ответишь на мой следующий вопрос.
— На какой же?
— Кто оставался на сцене после несчастного случая — до приезда полиции?
— Откуда мне знать? Мы с Мансфельд оставались у тела Эберхарда, пока его не увезли.
— А Вондри?
— Он побежал за врачом и вернулся с ним вместе.
— Больше никто не появлялся?
— Как же? А Буххольц?
— Как он выглядел? Был возбужден, нервничал?
— Не помню. Ну, во всяком случае, не горевал.
— А как себя вел Вондри?
