Омара дорогого здесь вспомянём… – то есть, персидского поэта Омара Хаяма.
ИСКУССТВО ПОЭЗИИ
Я бы сравнил это стихотворение Борхеса с "Вечерней гармонией" Бодлера. И там и здесь изобретён формальный приём, образующий рефрен, на котором держится суггестивная магия композиции. Тавтологическая рифма у Борхеса изощрённо-безыскусственна. Изощренность достигается за счет сложного метафорического ряда, безыскусственность – за счёт самой простой из всех рифм: самоповторной.
ПРЕДЕЛЫ
Слово "запад" в русском языке без привлечения неологизмов алгорифмически не рифмуется. И тем не менее при образовании неологизма мы имеем, как правило, дело со считанными словоформами, обусловленными в стиховом ряду всегда слого-акцентными, а иногда ещё и рифмическими ограничителями выбора. Следовательно, из этого ограниченного списка всегда можно методом сплошного перебора выбрать наиболее предпочтительный вариант. Он-то и оказывается единственно возможной рифмой-неологизмом. "Запад" идеально рифмуется с оборотом "внезап ад", а в контексте со слепотою, постигшей поэта, данная рифмовка воспринимается как личностно аутентичная, стилистически точная находка. Согласимся, это укрепляет в нас убеждение, что русская строфа (пусть даже каким-либо потаенным образом) первична, а испанская – вторична.
Без Борхеса скучаю – трёхтомник Борхеса у меня отобрали и не вернули… Борхесом оказываюсь я. Смотри развитие этой темы в поэме "Буэнос Айрес".
КОМПАС
Компас – тоже лейтмотивный образ в контексте всего творчества Борхеса. С компасом мы, как правило, сталкиваемся в раннем детстве, когда ребёнок ещё не перестал верить в сказки, и таинственное поведение компаса воспринимается им как настоящее чудо, порождающее веру в другие чудеса. Очень важно показать ребёнку в детстве этот прибор, дать ему поиграть с ним – как эта игрушка развивает воображение! Вот почему взгляд на компас почти всегда будит в нас, взрослых, ностальгические воспоминания о дщетстве. Предмет, который сам по себе обладает таким ценным свойством – отсылать в детство, это ещё и великий поэтический символ, но открыл его в таком качестве Борхес. Компас как символ суггестирует архетипическое переживание, хотя и сугубо личностное, как полёт во сне, к примеру. Ведь детство, как и сновидение, у каждого своё… Сплав архетипического и интимного придаёт сонету мистическую глубину, недостижимую средствами прозы.
ПОЭТ ХIII ВЕКА
Сонетный канон был переоткрыт в Италии в ХIII веке, однако как форма стихосложения существовал задолго до этого в языке Ура Халдейского. Переоткрытие сонетного канона столь же объективно, как изобретение колеса, к примеру. Число 14 (по количеству строк), противопоставленное "числу зверя", тоже имеет символическое значение: "И сделал царь большой престол из слоновой кости и обложил его чистым золотом; верх сзади у престола был круглый, и были с обеих сторон у места сидения локотники, и два льва стояло у локотников, и ещё двенадцать львов стояли на шести ступенях по обе стороны" (3 Царств: 10, 18-20). Сонет, следовательно, символизирует трон Соломона, а может быть и наоборот – трон Соломона – это символ сонета, известного с древнейших времён.
ГОЛЕМ
Перед нами одно из немногих литературных произведений, открыто осудивших мужеложество. До Борхеса на подобное осмеливался лишь Бодлер ("Скелет-землерой", "Злосчастный стекольщик") и Достоевский ("Бесы"). Но даже предшественники Борхеса взывали к догадливости читателя, тогда как Хорхе называет вещи прямо. На традиционный русский вопрос: "Откуда у хлопца испанская грусть?" – Борхес даёт исчерпывающий ответ: мы испанцы, как и вы, русские, ненавидим гомосексуализм.
Поэма повествует об истории открытия тайны имени "Вадим", в котором есть анаграмма "вид мадам (а дева!)". Борхес свидетельствует (а кто станет сомневаться в его компетентности по данному вопросу?): во-первых, это таинственное имя непременно должно быть страшным, потому что об этом говорит Бог: "Я Царь великий, и имя Моё страшно у народов" (Малахии 1,14). Иудеи просмотрели все человеческие имена на предмет их анаграмматического значения и методом сплошного перебора открыли тайну имени "Вадим", которое само по себе образует анаграмму-шараду: "В ад им!". Но оно еще этимологизируется как "Диавол" и "Сатана"! Какое из имён может быть страшнее? Во-вторых, это имя должно состоять из четырёх элементов (составлять так называемый тетраграмматон). Мое имя, рассмотренное как шарада, отвечает и этому требованию: предлог "в", существительное "ад", местоимение "им", восклицательный знак "!" – всего четыре элемента. В третьих, оно должно для большинства людей быть до поры до времени тайной: "Слухом услышите, и не уразумеете; и глазами смотреть будете, и не увидите" (Мф: 13,14). знать чубуквы ты накурился, той, что в крокодиле… – слово "буква" в русском языке максимально полно рифмуется только с ретрологизмом "чубуква". Это слово существовало в старину, да забыто. Чубуква – это смола конопли, остающаяся в чубуке при курении казаком люльки. Вставляет чубуква раза в два сильнее, чем исходный продукт, именуемый здесь по аналогии с цветом и кровожадностью "крокодилом".
История моя – про грех на праге… – стих отсылает к книге Бытия: "Если делаешь доброе, то не поднимаешь ли лица? А если не делаешь доброго, то у дверей грех лежит; он влечет тебя к себе, но ты господствуй над ним" (Бытие: 4,7). Рифма-омофон "праге-Праги" свидетельствует о первичности русского текста.
Для книжечки названия избрав тор… Речь идёт о названии сборника "изопов" известного нашего авангардиста А.А.Вознесенского "О". Совершенно очевидно, что А.А.В. назвал так свой сборник по специальному указанию, а не сам до него додумался, но "забыл" указать источник заимствования. Просто Борхесу надо было срифмовать слово "автор", а оно в русском языке кроме как с бессмысленным пока оборотом "избрав тор" не рифмуется. Дабы придать ему смысл, данный артефакт, собственно, и понадобился. денотанты – слуги семы. Денотант – термин структурной лингвистики, означает всё то (вещь, свойство, отношение), что обозначаемо денотатом (словом). Его синонимы: означаемое и означающее. Сема – в современной лингвистике – единица смысла, структурный элемент содержания. Утверждение "денотанты – слуги семы" это наукообразный перифраз первого стиха Евангелия от Иоанна: "В начале было Слово".
ДРУГОЙ
В первом катрене речь идёт о стихе Гомера, с которого начинается "Илиада": "Вышла из мрака с перстами пурпурными Эос".
Веет там, где хочет чадо тёмки…- перифраз слов Евангелия: "Дух дышит, где хочет" (Иоанна, 3,8) и книги Бытия: "Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною; и Дух божий носился над водою" (Бытие: 1,2).
ЗЕРКАЛУ
Всегда интересно знать, откуда в творчестве поэта берется тот или иной образ или символ, тем более частотный. К числу таких тропов относится зеркало в поэзии Борхеса. Здесь всё объяснимо просто: в испанском языке слова espejo (зеркало) и reflejo (отражение) рифмуются. Я нашёл этой паре квазисоответствие в русском языке: "отраженье-отображениье".
В ПАМЯТЬ АНЖЕЛИКИ
Траурная речь Борхеса в форме сонета ценна тем, что утешает в минуту скорби. Сонет – форма выспренняя, а в траурной речи уместна искренняя простота. Великий лирик нашёл слова, примиряющие эти два взаимоисключающих качества. Безгрешный, но умерший ребёнок и грешные, но живые взрослые порождают драматический контраст, который Борхес усиливает, отсылая через необходимость срифмовать "усопшей-особ шей" к поэме в прозе Бодлера "У каждого своя химера". При этом слово "шея" тоже употреблено иносказательно. "Отец дваждений" – это перифраз прозвища "Лукавый". Им Борхес удостаивает Бодлера. Неожиданно эффектно звучит неологизм "небоогибло", образованный от сложения смыслов "огибать" и "небо". Благодаря акустическому рефрену "-гибло" он звучит трагично и тоже траурно, но при этом ему присуща некая барочная красота. Воистину поэт, владеющий алгорифмой, подобен Адаму, наделяющему в Едеме вещи именами.
КОТУ
Борхес тщательно избегает упоминания имени Бодлера, однако состязается с ним (точнее – с собою самим) в сонетном восхвалении котов, а эту тему в европейской лирике открыл Бодлер (смотри его стихотворения "Кот", "Кошки"). Великую традицию продолжил и я. Вот два стихотворения, бескорыстно посвящённые мною актрисе Ренате Литвиновой:
У киношной кошки
Шейка, ушки, ножки.
Любит она греться,
Сидя на окошке!
С ней бы потереться…
Но попробуй встреться!
У меня же блошки…
Бог, не поскаредься!
Я ей понарошке
Стих свой вместо брошки
Подарю – смотреться
Ух будет на крошке.
