Выдала полный бред и даже голову в плечи вжала, приготовившись к жёсткому разоблачению. Но нет.
— Что ж, ясно. К сожалению, ты не первая, кого ломает консьерж-сервис, — понятливо вздыхает Михаил. — Очень жаль. Я чувствовал в тебе потенциал.
Говорит всё это, доставая из ящика стола лист А4, потом двигает его к краю стола, явно приглашая меня написать заявление.
Неужели вышло? Так просто? Спешу присесть на посетительский стул и разделаться с работой раз и навсегда.
— Мне заплатят? — спрашиваю, занеся ручку над графой «подпись».
— Разумеется. Как только клиенты закроют контракты и напишут, что не имеют претензий к их исполнению.
Пусть только попробуют! Пожалуй, я не буду пока рассылать сделанные в квартире Гесса фото по пабликам и провоцировать его на скандал. Моя маленькая месть свершилась, а подставлять агентство не стоит. Думаю, мажор догадается не поднимать волну, которая ничем хорошим не закончится. А если не догадается, я буду действовать по методу Вязьмина — шантажом. Для него мне сделанные фото и понадобятся. Как говорится: с кем поведешься, так вам всем и надо!
— Не сомневаюсь, что у них не будет нареканий, — говорю, поставив подпись под заявлением и встаю. — Форму я оставила в шкафчике. Спасибо вам за всё. Несмотря ни на что, я благодарна сервису — получила огромный опыт.
Прощаюсь и покидаю кабинет. Мне нужно добраться до своей комнаты в коммуналке, сложить вещи и сегодня же уехать к маме. Не хочу оставаться в столице ни дня больше.
И я всё успеваю. Правда, не уверена, что забрала из съёмной комнаты все необходимое. Я погружена в свои мысли. То вспоминаю хорошие моменты, случившиеся в минувшие выходные, и печалюсь, что их больше не будет, то ругаю себя за слабость. То уговариваю, что все к лучшему, приводя сомнительные аргументы типа «опыт — сын ошибок трудных». Или убеждаю себя, что за получение сверхприбыли надо чем-то непременно расплатиться…
Я очень рассеяна, витаю где-то за пределами реальности и вспоминаю о разряженном телефоне только в электричке. Вот балда! На счёте есть много денег, но я от станции такси не смогу вызвать — придётся на автобусе ещё сорок минут ехать. Почему-то эта несправедливость кажется особенно обидной, и всю дорогу я еле сдерживаю слезы.
Из электрички выхожу, как выжатый лимон, и тащусь на остановку, еле-еле перебирая ногами.
— Ритка, ты?! Вот не ожидал увидеть! — неожиданно окликает меня мужской голос.
Я на него оборачиваюсь. А это мой одноклассник. Лешик Самойлов. Стоит, опираясь на дверь отцовской старенькой машинки, и во весь рот улыбается. Весь нарядный: в яркой футболке, трениках и сланцах на белый носок…
Уныло машу ему рукой:
— Привет, Лёш. А ты чего тут? Встречаешь кого-то? — спрашиваю, проявляя учтивость, а не потому что мне на самом деле интересно.
Одноклассник после школы переехал в город, в котором и находится станция. Проку мне с него ноль, а простой разговор поддерживать слишком сложно.
— Таксую, — с гордостью сообщает Лешик, и мгновенно становится в моих глазах куда интереснее, чем секунду назад.
Удивительно, но я испытываю короткую, но настоящую радость от замаячившей на горизонте перспективы!
Ну ведь слава богу! Значит, не все потеряно, и я не отморозилась на века, раз умею радоваться мелочам. Я поворачиваю в сторону одноклассника всем телом, а не только головой, и мой шаг обретает недостающую ему ранее бодрость.
— Супер! — восклицаю я. — До дома меня довезешь? Сколько?
— Три сотни, — важно заявляет Лешик, — но тебе скидка. За двести давай.
Двести рублей я точно наскребу или у мамы возьму, если не хватит.
— Давай! — с радостью соглашаюсь и запрыгиваю в беленькую развалюшку с такой радостью, с какой не ездила на лимузине Вязьмина.
Как в мире все относительно и как быстро меняется, однако!
Мы с Лешиком всю дорогу болтаем. Он мне рассказывает про кого из одноклассников что знает и вообще все новости района, я поддакиваю и хихикаю. Мой спаситель хоть и учился с двойки на тройку, но оказывается прирождённым таксистом — кого хочешь заболтает. Лучше психотерапевта работает — ответственно заявляю, потому что до дома я доезжаю совсем в другом настроении. Мне по-прежнему грустно и больно, но хотя бы не хочется с порога броситься маме на грудь с рыданиями.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Я расплачиваюсь с Лешей и толкаю калитку. Тепло заполняет всю душу — мама поливает грядки. Она поворачивается на скрип дверцы, бросает шланг и всплескивает руками:
— Риточка! — счастливо кричит на весь участок, закрывает воду и спешит ко мне, раскинув руки.
Я с удовольствием утопаю в родных объятьях и утыкаюсь маме в пышную грудь. Она у меня настоящая русская красавица: нежный румяный овал хранит былые формы без пластики, толстая русая коса доходит до пояса, выразительные синие глаза смотрят на мир с восторгом. Мамуля высокая — выше меня почти на голову. И фигуристая, да. Почти как Афродиты Вязьмина. А запах от неё такой родной, что щемит сердце.
— Мамочка, я так соскучилась! — шепчу и целую её в щеку.
— И я, моя рыбка, идём скорее в дом.
Мама отбирает у меня сумку и за руку тащит в родные стены.
Дома пахнет домом, и всё вокруг знакомое до боли в сердце. Мася трется о ноги и мурчит, как трактор — она старенькая, ей пятнадцать лет, но она у нас бодрячком. Белая шерстка всегда блестит чистотой, и мышей наша кошка ловит, как молодая. Наклоняюсь и беру любимицу на руки: глажу, целую в мокрый носик, оправдываюсь за то, что не могла приехать раньше.
Я принесла Масю домой, когда училась во втором классе, и конечно, кошка меня не забыла, она меня всегда рада видеть. Я знаю, что будет дальше: теперь она не отойдёт от меня ни на шаг и будет со мной спать. Но почему-то именно сегодня я этому рада до слез умиления. Наверное, потому что это подтверждает: я не зая! Есть те, кто меня очень любит и выделяет из серых масс.
— Голодная сильно? Мясо с картошкой греть или быстро блинов напеку, и со сметаной и ягодами поешь? — спрашивает мама из кухни.
Задумываюсь и понимаю, что ничего весь день не ела. Вообще даже не вспомнила о еде. А сейчас почувствовала страшный голод — оживаю.
— Всё буду, мам. Но по чуть-чуть, — кричу и прохожу в свою комнату.
Хочу переодеться в домашнее и поставить, наконец, телефон на зарядку.
Мы скромно с мамой живём, и дом требует хорошего ремонта. Только сейчас я ничего этого не замечаю — тут у меня своя просторная комната, и по дому не ходят чужие люди. Этот несомненный плюс начинаешь ценить, только пожив в коммуналке.
Ничего-ничего, я всё решу! Тем более теперь у нас есть деньги, и я прямо завтра займусь поиском бригады мастеров.
Ставлю телефон на зарядку и пока переодеваюсь, он оживает, подавая сигналы о пропущенных сообщениях и звонков. Беру аппарат и открываю их. Там сообщение от банка: Вязьмин перечислил обещанные полмиллиона. Сообщение от Михаила — оба заказчика завершили заказы без претензий, и бухгалтерия меня рассчитает в ближайшую зарплату. И… Голосовое от Гесса.
Накрывает дежавю, утром было почти то же самое. За исключением моего душевного состояния. Сейчас я радуюсь хорошим новостям про деньги тоже умеренно, а вот увидев сообщение Гесса, моё сердце ухает только на миг. А затем быстро возвращается на место и бьется ровно. Я откидываю телефон на кровать. Даже не буду слушать, что мне там сказал дед Мазай хренов.
Я решительна, как парашютист перед прыжком — иду в кухню, так и послушав голосовое от предателя. От запах картошки с мясом во рту скапливается слюна ещё в зале. Я буквально вбегаю в кухню и забираюсь с ногами на любимый стул у окна. Мама ставит передо мной тарелку с жарким, кладёт на её краешек ломоть ржаного хлеба и дополняет композицию блюдцем с малосольными огурчиками. Я приступаю к еде, не теряя ни минуты. Это даже вкуснее чёрной икры.
Мама выливает на сковороду тесто и поворачивается ко мне.
— Рит, что случилось? — спрашивает, делая вид, что не встревожена. — Ты как из голодного края и вся кипишь, будто к взрыву готова.
