Малость подвисший Юрий Михайлович засуетился, выставляя на стол бутылки с яркими и блёклыми наклейками.
– «Дви-ин»… – заворковал Жагрин, живо подставляя рюмку.
Струя цвета крепкого чая плеснула на донышко, улеглась, качаясь на два пальца.
– Адочка, тебе чего-нибудь послабже?
– И послаще! – томно отозвалась гостья.
– «Бастардо»!
Костлявая лапка Ады приняла полбокала красного.
– Антон?
– Я не пью.
– Ну уж, нет уж! Пьют все! – энергично выразилась Лида. – Иначе я с тобой не танцую!
Угроза возымела действие – у меня в руке очутилась рюмка с коньяком.
– За встречу! – воскликнула девушка.
Поплыл хрустальный звон. Кербель живой и его портрет подмигнули мне разом, и я обжег горло первым глотком, с удовольствием ощущая, как греет «Двин» и горячит. Наспех соорудив бутербродик, закусил и отдышался. Хорошо пошло.
Жагрин от коньяка спикировал в минор, стал ныть Юрию Михайловичу, хлюпать и ябедничать на «проклятых интриганов, оккупировавших Дома творчества», не пускающих «истинные таланты» не то, что в Хосту, но даже в Сенеж. Кербель рассеянно кивал ему, благодушествуя, а я всё поглядывал на его внучку.
Лида подсела к Аде, щебеча про брючный костюм «оттуда», про платьица из кримплена да трикотина, и вдруг всплеснула руками.
– Дед! – гибко поднялась она. – Совсем забыла… Я ж тебе костюмчик привезла! С Олд-Бонд-стрит!
Сбегав в соседнюю комнату, Лида вернулась с большой яркой коробкой.
– Примерь! – приказала она. – Должен подойти.
– Лидочка, – зажурчал Кербель, – ну зачем? Это же дорогая вещь!
– Я, конечно, тряпичница еще та, но помню, какое ты мне платье на выпускной подарил. Меряй, кому сказала!
Юрий Михайлович не задержался с примеркой, вышел к гостям в новой тройке, спокоен и важен.
– Ну, ло-орд! – развел руками Иван Иванович. – Ну, стиляга!
– Ай донт андестенд, – надменно выговорил Кербель, крутясь у зеркала.
– Надо обмыть! – внес предложение Жагрин.
– Наполняем, наполняем!
Плеснув себе чуток, я выпить не успел – Лида, громко скандируя: «Му-зы-ку! Му-зы-ку!», раскочегарила проигрыватель и достала нездешнюю пластинку Шер. Придерживая «винил» кончиками пальцев за края, она опустила его на диск. Пластинка плавно завертелась, мягко опустился тонарм…
Я узнал «The Way ofLove», и шаркнул ножкой, припоминая любимых Стругацких.
– Пермете ву, мадам…
– Битте, мой мальчик, – мурлыкнула Лида, кладя ладони мне на плечи и приятно удивляя: неужто читывала братьев?
Но еще приятней было тискать упругое и налито́е. Я чувствовал удивительную легкость рядом с Лидой – меня не сковывало обычное стеснение, не забивали голову комплексы. Мы плавно кружили, покачиваясь в наплывах мелодии. Вскинув синие глаза с загадочным восточным разрезом, Лида сказала негромко:
– Я заметила, как ты на меня смотрел. Не то, чтобы с осуждением, но… Я кажусь тебе мещаночкой? Вертихвосткой, взыскующей матблаг? Да?
– Оценки будут потом, пока я тебя изучаю.
– Ну-ну, – усмехнулась дедова внучка. – Исследуй, исследуй. Только учти: я ужасная стерва! Не веришь?
– Почему же? – улыбнулся я. – Верю. Но, знаешь, мне нравятся стервозины. У них, по крайней мере, есть характер. Они знают, чего хотят. Что ж тут плохого? Правда, нравятся они мне на удалении, ближе подойти страшновато…
Лида тихонько захихикала.
– Дед меня зовет ласково – стервочкой… – она прижалась ко мне теснее, и давняя, оставленная в будущем услада холодком скользнула по спине, от чакры к чакре. – Я забыла спросить о самом главном. Ты женат?
– Нет.
– А девушка у тебя есть?
Помолчав, я честно сказал:
– Не знаю.
– К-как это? – партнерша изумленно отстранила лицо.
– У меня была девушка, – неохотно признался я. – Правда, чужая жена… Я любил ее, а сейчас… Сейчас еще сильнее люблю. Но мы не можем быть вместе.
– Ревнивый муж не дает? – синие очи напротив взмахнули ресницами.
– Силы природы, – усмехнулся я кривовато.
Тут композиция закончилась, и мне не пришлось вдаваться в подробности. По всему видать, я разжег девичье любопытство, но Ада утащила Лиду по каким-то таинственным женским делам. Меня тут же перехватил Кербель – баюкая рюмашку, он стал с жаром громить «совриск». Его оттеснил Жагрин – сперва лепила плаксиво жаловался, а потом с агрессией, с напором стал доказывать превосходство авангарда, даже призывал в свидетели дух Кандинского. И тут откуда-то возник Жора, деятельно подливая всем, не забывая о себе…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Так и не выпив по второй, но подъев закуску, я вознамерился уйти по-английски.
– Куда-а? – перехватила меня Лида. – Ну уж, нет уж! Проводишь… нет, довезешь меня до дому!
– Да-да-да! – засуетился ее дед. – Сделай доброе дело, Антоша! А то поздно уже, на улице темно… Ключи на полочке!
– Бу-сде, Юрий Михалыч.
Я подал «внучечке» дубленку, и мы покинули спонтанное празднество. После бестолкового шума вечеринки подъезд оглушил тишиной. Только Лидины каблучки цокали по мрамору, гоняя скачущее эхо.
«Внучечка» держала меня под руку, близость ее волновала, но Светлана не выходила у меня из головы. Если любовь – болезнь, то я не мог подхватить ее, будучи «привит» нежным чувством к той девушке, что расцветет сорок лет спустя.
Лида была чудо, как хороша, однако никаких хотений во мне не возникало. Мало ли кто красив! Лоллобриджида мне тоже нравится, и что с того?
Все эти мысли крутились в моей голове, пока мы спускались по лестнице.
– С тобой можно и поговорить, и помолчать, – доверчиво сказала девушка. – Ада намного старше, деду не обо всем расскажешь, да он и… тихушник еще тот! Я же видела, как дед обрадовался, стоило мне заговорить о разводе! Он не одобрял моего выбора… Но свекровь… Она меня просто взбесила! Говорит этим своим противным сюсюкающим голосочком: «Не разводись пока, милочка, не порть Эдичке карьеру!» О, как же мне хотелось ее посла-ать… Слушай, а ничего, что я на «ты»?
– В самый раз, – улыбнулся я.
Во дворе было тихо и холодно. «Волга» тускло поблескивала округлыми боками, отражая свет из окон – опять забыл укрыть брезентом. Отперев дверцу, я галантно придержал ее для пассажирки.
– Мерси! – Лида не сумела соблюсти утонченность – бухнулась на переднее сиденье, подбирая полу дубленки.
Погоняв мотор «Волги», я выехал со двора, поглядывая, не отсвечивает ли где бледно-оранжевым.
– А ты где живешь?
– В «красном доме» на Строителей. Это с Ленинского направо! Или налево? Я покажу!
Стрелка спидометра не дотягивала даже до разрешенных шестидесяти – мне не хотелось спешить, не хотелось обрывать нечаянное знакомство с прелестной девушкой.
Видеть напротив тонкий живой профиль, угадывать улыбку в полутьме салона, слышать нежный голос – от всего этого прибавлялось желания жить и подольше оставаться молодым.
– Дед у тебя получился просто здоровски, – оценила пассажирка, – прямо как у Рафаэля или Леонардо! Только без театральных поз, всё естественно, как остановленное мгновенье!
– Осторожнее, Лидочка! – из меня вылетел смешок. – Я же за рулем, а глаза зажмуриваются, как у довольного кота!
Девушка рассмеялась, и я тут же воспользовался моментом.
– Юрий Михайлович как-то предлагал мне написать твой портрет. И сейчас я понимаю, до чего же он был прав…
– Комплимент весьма замысловат! – смешливо фыркнула Лида.
– Попозируешь мне? – задал я прямой вопрос.
– По-по-зирую… – пропела девушка.
– В субботу? В обед, пока солнце?
– Ладно, ладно!
Проехав Крымский мост, я выбрался на Ленинский проспект, хотя в Замоскворечье почти не бывал. Прямая и широкая трасса будто взывала: «Гони!». Машина чуток ускорилась.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Фонари, витрины, фары рвали полутьму в салоне, свет и тени каждую секунду складывались иным узором, как в калейдоскопе. Вот качавшиеся лучи выбелили девичье лицо бледным сиянием, вот ударили сбоку, засвечивая няшный силуэт, вот скользнули по пышной волне каштановых волос, и пряди заиграли медью.
