Это лечение было тонизирующим средством для души и чувств. При лечении на водах, писал романист Эдвард Бульвер-Литтон, «ощущение настоящего поглощает прошлое и будущее: возникают определенная свежесть и молодость, которые пронизывают душу и живут радостью нынешнего часа»[66]. Струи ледяной воды пощипывали тела пациентов, горячие клубы пара заставляли потеть, теплые, влажные одеяла снимали напряжение. Все дело было в температуре, объяснял Эдвард: жар успокаивает нервы, замедляет кровоток, смягчает боль и выводит из организма яды; холод возбуждает аппетит, улучшает настроение, укрепляет волокна тканей тела.
Лучше всего поддавались гидротерапии ипохондрия и истерия[67], недуги, проистекающие, как полагали, из-за нарушения взаимодействия между телом и разумом. Писательница Дина Мьюлок в своем романе «Жизнь за жизнь» (1860) приписывала широкую распространенность ипохондрии — другое название диспепсии, которой страдали Дарвин и Эдвард Лейн, — «нашему нынешнему состоянию высокой цивилизации, где разум и тело развивались, судя по всему, в ходе непрекращающейся войны одного против другого». Жертвами часто оказывались тонко чувствовавшие мужчины-интеллектуалы; симптомы могли включать мизантропию или ненависть к самому себе; а лечением, говорила мисс Мьюлок, был «отдых, естественный образ жизни и душевный покой».
Истерия являлась женским эквивалентом этой болезни. В важной работе «О патологии и лечении истерии» (1853), вышедшей в 1853 году, Роберт Бреднелл Картер утверждал, что истерия — биологическое нарушение, вызванное эмоциональной травмой. «Эти расстройства гораздо чаще встречаются у женщин, чем у мужчин — женщины не только предрасположены к эмоциям, но также чаще сталкиваются с необходимостью прилагать усилия к тому, чтобы их скрыть». Мисс Мьюлок считала эту болезнь частью общего для всех женщин недуга. «Боюсь, не подлежит сомнению, что женщины в основном очень несчастны: это не просто несчастливые обстоятельства, но несчастность души». Лечение, говорила она, состояло в возврате к природе в сочетании с принятием воды, «чем холоднее, тем лучше». «В противном случае некая господствующая мысль свободно, как навязчивый дьявол, перемещается по отделениям разума, вырастая в конце концов в мономанию».
Чтобы отвлечь своих пациентов от их тревог, Эдвард настоятельно рекомендовал им чтение. Семья выписывала журналы, сделала библиотеку доступной для гостей и читала стихи по вечерам. Порой врач и его друзья выступали с лекциями о литературе в Институте механики в Фарнеме. Эдвард Лейн говорил о Теннисоне, который, прежде чем получить почетное звание поэта-лауреата, лечился на водах в Малверне, а Роберт Белл обсуждал жизнь Уильяма Шекспира.
Приезжая на курорт, Дарвин всегда привозил с собой запас книг. «Моя задача здесь — ни о чем не думать, принимать много ванн, много гулять, много есть и читать много романов». Ему нравилось обсуждать популярные литературные сочинения с Мэри Лейн, активным абонентом библиотеки Мьюди. Однажды они спорили об авторстве двух анонимных романов, которые оба читали, и Мэри вступила в дискуссию с колкой, игривой уверенностью в себе. «Миссис Лейн согласна со мной, что «Обрученная» написана мужчиной, — сообщал Дарвин в письме своей жене Эмме. — Она холодно добавила, что роман «В тихом омуте» настолько слаб, что, должно быть, написан мужчиной!» («Письма обрученной» на самом деле вышли из-под пера женщины, романистки и поэтессы Маргариты Агнессы Пауэр, но насчет книги «В тихом омуте. История из английской сельской жизни» Мэри оказалась права — ее автором был баронет сэр Артур Хэллем Элтон.)
Также Дарвин пускался в оживленные дебаты с Джорджианой Крек, двадцатитрехлетней дамой-писательницей. «Мне очень по душе мисс Крек, — признавался он, — хотя у нас и было несколько сражений и разногласий по всем предметам». Когда за обедом он изложил ей свою теорию естественного отбора, она спросила, почему никто не находил ископаемых, относящихся к промежуточным стадиям эволюции. Он взял на заметку ее критическое замечание, раннее упоминание о «недостающем звене» в эволюционном процессе, признав, что она указала на явный — «возможно, реальный» — изъян в его теории.
Эдвард с большой теплотой вспоминал пребывание Дарвина в Мур-парке. «Никто никогда не проявлял большей доброжелательности, деликатности, дружелюбия и, в общем и целом, обаяния… он с редким тактом и вкусом приспосабливался к возможностям своего слушателя… он был хорошим слушателем и оратором. Никогда не поучал и не пускался в пустую болтовню, но его разговор, серьезный ли, веселый ли (каковым он бывал попеременно), был полон жизни и приправлен солью — колоритный, яркий и оживленный». Те же самые качества — деликатность и живость — привлекали Изабеллу в Эдварде.
Водолечебные курорты были одними из немногих мест в викторианской Британии, где жены и дочери безнадзорно селились рядом с женатыми мужчинами и холостяками. Время от времени это приводило к затруднительными ситуациям: дама, пациентка Мур-парка, сообщала другу Комба, что во время пребывания там манера поведения по отношению к ней одного господина вызвала у нее «отвращение». В 1855 году мисс Мьюлок опубликовала рассказ «Водолечение», в котором описала сексуальные подводные течения на курорте как силу добра. Рассказчик истории, Александр, страдает от творческого кризиса и слабого здоровья: «Мое тело стесняет мой разум, мой разум разрушает мое тело». Он характеризует себя следующим образом: «поглощенный собой, пресыщенный, несчастный, склонный к ипохондрии болван». Его кузен Остин страдает похожим образом, однако если Александр перенапрягает свой мозг, то Остин разрушает организм чрезмерным курением и выпивкой. Эти два молодых человека, говорит Александр, являются «убийцами разума и убийцами тела».
Водолечебное заведение, куда приезжают двоюродные братья, почти целиком списано с Мур-парка: белое здание, обращенное к поросшему лесом склону холма, в паре часов езды на поезде от Лондона. «Это был большой, старомодный дом, — говорит Александр, — похожий на баронский, с длинными коридорами, по которым нужно было пройти, и просторными комнатами, в которых дышалось свободно». Там около двадцати пациентов, «обоего пола и всех возрастов, и единственное, что связывало их, была общая атмосфера приятности и удовольствия». При всех своих размерах, здание обладало «непринужденностью и уютом дома».
Лечащий врач с улыбкой забирает у Александра рукопись, а у Остина — сигару, символы их насилия над разумом и телом. Он излагает свою философию: «Для любого расстройства мозга, любого нарушения умственной деятельности — для всех и каждой из этих причудливых форм, в которых тело обязательно со временем отомстит тем, кто… пренебрегал общим законом природы — что разум и тело должны работать вместе, а не по отдельности, я не знаю ничего столь же целительного, как возвращение к естественному состоянию и попытка водолечения». Многие из его пациентов поступают из неблагополучных домов, замечает он. «Мы хотим вылечить не только тело, но и разум. Для того чтобы принести нашим пациентам настоящую пользу, мы должны сделать их счастливыми».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
