— Вот, госпожа, это место, но хижины еще не было тогда, когда я был здесь.
— Значит, Ласточка там, — сказала Сигамба, и Зинти показалось, будто глаза знахарки в это время горели как свечи.
Она хотела еще что-то сказать, но Зинти поспешно схватил ее за руку и чуть слышно прошептал:
— Погоди, госпожа, я чую людей!
Действительно, вслед за тем послышался шум падающих камней, и с одной из скал стала спускаться какая-то тень.
— Стой! Кто там? — раздался окрик на кафрском наречии.
— Это я, Азика, жена Бычачьей Головы, — ответил тихий, приятный женский голос. — Ты поставлен сторожить, Коршун?
— Да, и я не один: еще двое стоят и считают звезды, пока баас празднует свадьбу с новой женой.
— С новой женой? — повторила та, которая назвала себя Азикой. — Разве он уже привез ее?
— Привез сегодня после захода солнца, — послышался ответ. — Мой дядя, который был в числе провожатых бааса, говорит, что это дочь белого начальника. Бычачья Голова вчера ночью убил ее мужа, тоже белого, и увез ее тайком от людей, которые дожидались в стороне, пока она ходила с мужем гулять… Да он только с утра и был ее мужем, и они ехали в деревню к родным… Белолицая госпожа сначала была как мертвая, но дорогой ожила, и тогда Бычачья Голова связал ей ноги, чтобы она не убежала; сам пронес ее сквозь гору и поселил в новой хижине, которую, как ты знаешь, он построил для нее. Но она, видно, не хочет быть его женой, а то чего бы ему бояться, что она убежит, — заключил рассказчик.
— Опять дурное дело сделал Бычачья Голова; оно нам, наверное, всем принесет зло, — промолвила Азика. — Он только и делает одно дурное… Я иду в крааль… Проводи меня, Коршун… В лесу, кажется, ходят привидения… я боюсь.
— Не смею, Азика: Бычачья Голова может узнать, что я отходил от этого места, и тогда, ты знаешь…
— Не узнает… Ему теперь не до тебя, — с заметной горечью проговорила Азика.
— Ну, хорошо, пойдем провожу, — согласился кафр после некоторого молчания. — Только нужно идти скорее, чтобы я мог сейчас же возвратиться сюда.
Собеседники поспешно удалились в сторону, противоположную той, где скрывались Сигамба и Зинти.
— Иди назад к лошадям и жди там, — шепнула знахарка своему спутнику. — Если услышишь крик совы, беги скорее сюда. Раньше же не трогайся с места.
— Хорошо, госпожа. А ты слышала, что тут есть еще два сторожа? — спросил Зинти.
— Слышала. Но я сделаю так, что они меня не заметят, — ответила знахарка. — Иди и делай, как я сказала.
Зинти неслышно проскользнул назад в тоннель, а Сигамба поползла на четвереньках к хижине. В десяти шагах от хижины она заметила другого часового. Это побудило ее повернуть к задней стороне хижины. Однако в то время, когда она пробиралась по маленькой полянке между деревьями и кустарниками, часовой заметил ее и, приняв за зверя, бросил в нее дротик.
— Вот тебе, ночной бродяга, — проговорил он.
На Сигамбе была ее меховая каросса, надетая по случаю дождя и ночной свежести на плечи (в сухое и теплое время дикари спускают свою одежду до пояса). Это обстоятельство и заставило дикаря вообразить, что он увидел перед собой шакала. Дротик попал в край кароссы и не причинил Сигамбе никакого вреда. Она даже обрадовалась, что ей попало в руки оружие, которым она отлично владела. Спрятав дротик, она поползла дальше.
— Далеко не уйдешь! — крикнул ей вслед часовой. — Утром я отыщу тебя и вытащу свой дротик.
— Ну, это тебе едва ли удастся сделать! — прошептала Сигамба, скрываясь в тени деревьев.
Она узнала в этом часовом того самого кафра, который по приказанию Черного Пита накидывал петлю ей на шею, и решила отомстить ему.
Наконец она очутилась у задней стены хижины, устроенной из толстых ветвей, переметенных лианами, и для устойчивости кое-где подпертой кольями. Сквозь тонкие щели хижины проникал свет, и слышался мужской голос, что-то с жаром говоривший.
Окон у подобных строений не полагается, и только на крыше имеется отверстие над очагом для выхода дыма. Этим отверстием и воспользовалась Сигамба. С проворством кошки она взобралась на покатую крышу и, уцепившись там за край отверстия, осторожно заглянула в хижину. То, что она увидела, несколько успокоило ее.
Сузи полулежала на постели; волосы ее были распущены и растрепаны; лицо мертвенно-бледное, «пустые» глаза были устремлены прямо перед собой; из-под платья виднелась веревка, которой были связаны ее ноги.
На столе горела свеча из бараньего сала, вставленная в бутылку. У стола стоял Черный Пит и, размахивая руками, оживленно говорил:
— Выслушай же меня, Сусанна. Я всегда любил тебя, еще с детских лет, когда в первый раз увидал. Но я понял свою любовь только тогда, когда встретил тебя в лесу, верхом, рядом с тем ненавистным англичанином, которого я вчера убил на твоих глазах (при этих словах Сузи всю передернуло, но она не сказала ни слова). Да, в этот день я понял, что насколько люблю тебя, настолько же ненавижу этого англичанина… Я стал говорить тебе о своей любви — ты убегала от меня… Тебе нужен был не я, а этот… Кензи. Это еше больше разжигало мою любовь, сводило меня с ума… Да, благодаря моей любви к тебе, я — сумасшедший и делаю такие вещи, о которых даже мне стыдно говорить… Впрочем, все равно скажу. Я связался с кафрами, научился у них колдовству и разным жестокостям, отрекся от Бога и продался… дьяволу… Я поднял даже руку на родного отца, когда он был пьян и требовал от меня повиновения… Говорят, что он от этого умер. Может быть… Но я об этом не жалею. Он поступил со мной хуже, научив понимать силу зла. Я хорошо сознаю, что все мои дела очень… скверны, но я иначе не могу… Я знаю, что ты думаешь в эту минуту обо мне: «Какой, дескать, это злодей, убийца, обрызганный кровью моего мужа и своего родного отца. Как только земля терпит такое чудовище!» Так ведь? Но ты в моей власти, и ничего не можешь сделать мне… Это-то меня и радует… Да, я и убийца, и злодей, и чудовище, но в этом виноват не я. Дед и отец вложили в меня предрасположение к сумасшествию, а ты… ты дала толчок к его развитию… Значит, на вас всех надает и ответственность за все то, что я делаю дурного… От моей бабки, которая была кафрянкой и знахаркой, перешла ко мне жажда мести, но зато перешли и знания, каких никогда не может быть у белых… Когда тот, тело которого, надеюсь, уже съедено акулами, нанес мне тяжкое оскорбление, мое сумасшествие окончательно прорвалось, и я поклялся… Я сдержал эту клятву: англичанин умер, а ты в моей власти… Ты молчишь, Сусанна? Значит, ты понимаешь, что ничто в мире не заставит меня отказаться от тебя? Ты права: я хитростью и преступлением добыл тебя, — хитростью же и преступлением и удержу у себя. Ты в моей власти, тебе от меня не уйти, и никому тебя не найти здесь: это место известно только немногим из моих кафров, а они никогда не решатся изменить мне, потому что хорошо знают, как я им отплачу за это… Итак, будь моей женой добровольно, и ты найдешь во мне самого нежного и преданного мужа… Огонь страсти, пожирающий мой мозг и мою кровь, угаснет, и я сделаюсь таким же тихим и кротким, каким был до тех пор, пока не увидал тебя и твою любовь к этому англичанину… Слышишь, Сусанна?.. Ты не отвечаешь!.. Хорошо! Я теперь тебя покину, но через час снова явлюсь, и ты тогда должна дать мне ответ, иначе я… Ну да об этом потом, а теперь я пойду принять еще некоторые меры на случай поисков со стороны твоих родственников, хотя и уверен, что они не найдут твоих следов. Ха!.. Теперь даже сама продувная Сигамба ни за что не пронюхает, куда ты девалась, а все-таки известные предосторожности не будут лишними… «Береженого и Бог бережет».
