Поэтому Тюремщица спрятала газетные вырезки в ящик стола и забыла о них. До пятнадцатого дня, когда, сотворив героя из Воггла, «Любопытный Том» оказался в таком положении, что, как заявила Джеральдина на утреннем совещании, «впору спасать задницы и побыстрее избавляться от мудака».
Фотография избивающего девочку Воггла снова была извлечена на белый свет. И в 9.15 Джеральдина отослала ее в полицию, сопроводив замечанием, что получила снимок из анонимного источника.
В 9.30 кто-то из Скотленд-Ярда капнул журналистам, и в 9.45 полицейские и репортеры уже были у дверей «Любопытного Тома». Между тем в доме никто не знал о таком развитии событий, и там царило мрачное настроение.
Воггл провел ночь под одеялом в своем углу, а все прочие — пили в саду до четырех утра, пока холод не загнал их под крышу. Всем было невыносимо жаль себя: Вогглу — потому что на него напали и осквернили; остальным — потому что Воггл лишил их приятного, увлекательного приключения.
Неожиданное сообщение принесло восьмерым облегчение, а для одного обернулось полным крушением, подобным удару грома.
День пятнадцатый
10.00 утра
— Говорит Хлоя, — объявил «Танной».[29] — Воггл, будь добр, собери вещи. Через десять минут тебе придется покинуть дом.
Гарри, Келли и Джаз зааплодировали, а другие «арестанты», памятуя, какую ведут игру, скрыли восторг под деланной сочувственной гримасой. Воггл высунул из-под одеяла голову.
— Вы не смеете меня выставлять! Я выдержал голосование! Я знаю свои права и никуда не уйду!
— Воггл, тебя никто не выставляет. Тебя требует на допрос полиция. Собери вещи.
Наступило изумленное молчание.
— Черт побери, Воггл, что ты натворил? — пришел в себя Гарри.
— Ни хрена я не натворил. И никуда не пойду. Пусть приходят и забирают!
Именно это и произошло. Передача стала гвоздем сезона. Вся страна следила, как полицейские в форме явились на шоу «Под домашним арестом» и уже по-настоящему арестовали Воггла, обвиненного в нападении на человека. Никто даже не успел сообразить, как себя вести. Нашлась только Дервла и, безоговорочно завоевывая симпатии зрителей, стала изображать энергичного и заботливого друга обиженного. Дервла спрыгнула с дивана и назвала Вогглу фамилию своего адвоката.
— Настаивай, чтобы тебе разрешили отыскать его номер в телефонной книге, — сказала она, налегая на ирландский акцент, видимо, решив, что провинциальный говор больше соответствует решительному протесту против насилия над свободой личности. — Если обратишься в справочную, там откажут, потому что звонишь не со своего аппарата. Я эти штучки знаю.
Тут Дэвид тоже опомнился и не пожелал оставаться в стороне — он смело встал между полицейскими и все еще сидящим в углу Вогглом.
— Имейте в виду, — пригрозил он полицейским, — что я запомнил ваши лица и ваши номера. Я актер, у меня профессиональная память. Если что-нибудь случится с мистером Вогглом, вы мне ответите.
Прозвучало потрясающе, и эффект был бы вообще грандиозным, если бы не вмешался старший полицейский, который резонно заметил, что, поскольку арест засняли шесть телекамер, проблема с идентификацией вряд ли возникнет. Затем он повернулся к Вогглу:
— Будьте любезны, сэр, поднимайтесь.
— Я не тронусь с места. Я номер один «Любопытного Тома»! Свободу номеру один!
— Нельзя же его арестовывать только за то, что у него блохи, — заметила Дервла.
— А почему бы и нет? — вмешался Гарри. — Давно пора.
Вперед вышла Келли и положила Вогглу на колени несколько яблок и печений.
— На тот случай, если тебя не покормят.
— Ради бога, Келли, — фыркнул Дэвид. — можно подумать, тебе не наплевать!
— Не забывайте, что он человек! — возмутилась девушка.
— Это еще вопрос, — подал голос из кухни Джаз. Он ставил чайник и старался сохранить эффектную невозмутимость. «Я молодой, талантливый и черный, — говорила его расслабленная поза. — Копы ежедневно ломятся ко мне в дверь». На самом деле его ни разу не арестовывали. Но вид у Джаза был очень убедительный, и его рейтинг резко взмыл вверх.
— Мы будем свидетелями ареста, — твердо заявила Дервла.
— Все, — не очень уверенно добавила Мун.
Хэмиш, раз и навсегда решивший не принимать участия в гонке, придерживался своей тактики. Он считал, что кандидатами на вылет в конечном итоге становятся только выскочки. И теперь удалился прилечь в мужскую спальню.
— Сэр, — снова начал старший полицейский, — мы не знаем вашу фамилию. Нам только известно, что вас называют Вогглом. Но мы располагаем серьезной уликой — фотографией, которая позволяет предположить, что вы именно тот человек, которого разыскивает полиция Линкольншира в связи с нападением на Люси Браннингэн, в то время ей было пятнадцать лет.
Остальные «арестанты» в изумлении застыли.
— Каким нападением? Сексуальным? — не выдержал Гарри.
— Ну и дела! — пробормотал Джаз. — Я думал, Воггл, ты просто грязная мразь, а ты еще и отморозок!
Все отпрянули от скрюченной в углу фигуры. Дервла повернулась и скрылась в женской спальне. Этого Воггл не вынес.
— Она убийца лис! — закричал он. — Мучительница животных. Я бился в честном бою и попал ей по голове. Фашистка заслужила взбучку! Кто живет с мечом, от меча и погибает!
Словно подтверждая последнюю мысль, полицейские скрутили Воггла и потащили из дома. Он отбивался из последних сил. В дверях с него упало одеяло, обнажив тщедушное, обсыпанное белым антиблошиным порошком тело.
Воггл выглядел жалким. Его финал оказался бесславным.
День тридцать четвертый. 11.50 вечера
По дороге домой Колридж старался выкинуть из головы Воггла и включил «Радио-4». С этой станцией у него сложились интересные отношения. Любая передача «Радио-4» непременно захватывала его. Колридж частенько подъезжал к дому, но не выходил из машины, дослушивая конец дискуссии о севообороте в Западной Африке или еще о чем-то, что было ему абсолютно не интересно и о чем он не вспоминал после передачи. Даже морской прогноз погоды не наводил на него скуку, неизменно вызывая удивительные чувства и череду мыслей о черной скалистой береговой линии, бешеных ураганах и одиноких ночных вахтах.
В тот вечер говорили о глубоком экономическом спаде в сельской Ирландии. Перемещение денежной массы и молодежи в города в сочетании с сокращением европейских дотаций на сельское хозяйство привели к тому, что многие деревни оказались в затруднительном финансовом положении. Невозвращенные долги и ссуды свидетельствовали, что хозяйства находятся на грани разорения. Колридж навострил уши, когда услышал название самой бедствующей деревни — Баллимагун. Откуда оно ему знакомо?
Только открывая вторую банку пива и прикидывая, не закусить ли эль кусочком ветчины, он вспомнил, что прочитал это название в деле подозреваемой. В деревне Баллимагун родилась Дервла.
День тридцать пятый
9.30 утра
«Заканчивается пятнадцатый день «ареста», — торжественно объявил Энди. — Чтобы отвлечь ребят от Воггла, «Любопытный Том» предложил им тему дискуссии: «Самые глубокие ваши чувства».
Колридж заварил вторую чашку чая. Те, что он выпил дома, в счет не шли.
В комнату ворвалась Триша, на ходу снимая пальто.
— Вы вовремя, Патриция, — заметил инспектор. — Наши подозреваемые собираются обсуждать самые важные и возвышенные предметы — себя.
— Подозреваемые и жертва, сэр. — В этот ранний часуТриши не было настроения выслушивать назидательный тон начальника. К тому же она считала, что мертвые достойны определенного уважения.
Колридж устало улыбнулся.
Первым на площадке появился Гарри.
— Не стану пудрить вам мозги. Я не всегда был хорошим парнем.
— А ты и сейчас не очень, — поддел его Джаз, но никто не рассмеялся. Напротив, все сохранили сосредоточенное, сочувственное выражение, которое приняли, когда Гарри начал речь.
Колридж нажал на «паузу».
— Заметили: они не поддержали шутку Джаза? Настало время исповеди. Очень серьезное занятие. Религиозный накал. Гарри у алтаря собственной значимости, а Джаз позволил себе рассмеяться в храме.
— Сэр, если мы будем останавливаться каждый раз, когда подозреваемые вызывают у вас раздражение, то не одолеем до конца даже этой кассеты.
— Ничего не могу с собой поделать, Патриция. Они меня убивают. — Однако инспектор прекрасно понимал: она права — надо бороться с собой.
— Так вот, — начал свой рассказ Гарри, — раньше я был тот еще обалдуй, при этом хитрожопый — делал нехорошие вещи и, признаюсь честно, нисколько этим не горжусь. Но ничего не попишешь — типа того, что все это я. Очень хотелось иметь побольше, но при этом меня не колыхало, что я кого-то напрягаю. Понимаете?
