Бурже опрокинул в рот свою рюмку, потер волосатым пальцем мясистый нос.
— Болтовня, Жан, мой большой недостаток, прошу прощения… Прочел лекцию о политике! Я понимаю, какими заботами полна сейчас ваша голова. Вряд ли вам интересно…
— Очень интересно, Анри! — возразил Рокотов и подумал: «Неужто он так спокоен, зная, что случилось? Или играет, присматриваясь ко мне? Так или иначе, его выдержка мне нравится». И сказал: — Многое из того, что вы рассказали, Анри, я просто не знал. Это очень полезно мне для уяснения общей ситуации в Швейцарии именно в интересах нашей работы. Но ведь военно-политическая обстановка для Швейцарии может измениться, Анри, если…
— Вот-вот! Дело обернется совсем скверно и для Швейцарии, и для всей Европы, если Германия победит. Натиск ее мощи сдерживает одна Россия. Никаким серьезным вооруженным сопротивлением в Европе пока и не пахнет! Англия не в счет, она полностью блокирована. А эти барышники-американцы только болтают о втором фронте! Африканский театр военных действий ничего не может решить, хотя наци там уже обкакались, прошу прощения… Так вот, Жан. Если ваша Россия… прошу прощения, вы, наверное, не уроженец России?
— К сожалению, нет, — усмехнулся Рокотов.
— Да, да, я так и думал, хотя вы и не француз. — Бурже широко растянул рот в улыбке, круглые красные щечки надулись, а большие цыганские глаза лукаво блестели. — Знаю, знаю, коллега, я не должен вас расспрашивать, не беспокойтесь!.. Так вот, я говорю, если Россия не устоит и одолеет Германия, тогда — вы понимаете — на всей Европе можно будет поставить крест: ее уже ничто не спасет. Развязав себе руки в России, вермахт сокрушит Англию в две недели! А Швейцария просто перестанет существовать как суверенное государство: вряд ли Гитлер потерпит, чтобы в его империи была хоть одна свободная страна. И мое отечество навсегда… да, Жан, навсегда будет порабощено, съедено этими нацистскими свиньями, черт бы их всех подрал! Но, слава богу, катастрофа еще не произошла, есть еще силы, есть надежда! Это русские, их фантастичная стойкость. Мощь их армии растет, а вермахт уже не тот, что был… идите сюда, Жан, смотрите!.. Вы помните обстановку в России в сорок первом году? — С этими словами толстячок выскочил из кресла и покатился по ковру к стене, где висела огромная картина — горный швейцарский пейзаж. Нажал что-то, и полотно в раме опустилось, открыв большую карту, при виде которой у Рокотова сразу пересохло во рту. — Идите, Жан, посмотрите… Это у меня вроде личного штаба… Вот она, Россия, вот линия фронта по сводкам за истекшую неделю.
Рокотов встал и, унимая волнение, приблизился к карте страны, занимающей с севера на юг и с запада на восток почти все поле листа. Леонид ощущал в горле шершавость и сухость, будто долго бежал. Как давно он не видел такой прекрасной большой карты Родины! Только названия написаны латинскими буквами. Линия фронта,' означенная вколотыми флажками на булавках, находилась уже далеко от Москвы, выгибаясь в сторону немецких войск крутой широкой дугой за Орлом, Курском и Белгородом. Черные флажки (вермахт) плотно смыкались с красными (Красная Армия). Крошечные лоскутки, противостоя друг другу, шли от Курско-Орловского выступа то ломаной, то извилистой линией на юг через Восточную Украину к Черному морю и наискосок устремлялись на северо-запад к Ладожскому озеру и Ленинграду. Ленинград все еще в блокаде: черные флажки зажали здесь красные со всех сторон. Из сообщений радиостанций Леонид знал, какие тяжелые бои идут у стен непокоренного города и какие муки испытывают его жители.
— Да, здесь пока плохо, — услышал он за спиной голос Анри, — а в центре, смотрите, Жан, совсем иная картина! Эта вмявшая немецкую линию фронта Курская подкова — прекрасная стратегическая позиция для русского наступления! Здесь бошам наломают хвост, я убежден, они получат второй Сталинград! По сведениям берлинских источников, вермахт собирает сюда большие силы — мы регулярно информируем ваш Центр о всех передвижениях немецких войск в этом направлении. Думаю, что советское командование уже накопило на Курском выступе несколько армий. Будет большая схватка! А позиция русских, посмотрите, Жан, здесь гораздо предпочтительней. — И Бурже, водя толстым волосатым пальцем по карте от одного черного или красного флажка к другому, под которыми были написаны номера армий и дивизий, пункты сосредоточения резервных соединений, увлекшись перспективой победы русских над гитлеровцами, стал развивать свою мысль о том, где и в каком направлении, на его взгляд, советскому командованию следовало бы нанести удары по германской обороне. Кадровый офицер, Рокотов с интересом слушал; он видел, что Бурже прекрасно осведомлен в оперативной обстановке и количестве войск вермахта в районе Курского выступа. По выкладкам швейцарского контрразведчика на этом участке фронта, несомненно, вырисовываются контуры нового грандиозного сражения, и произойдет оно, очевидно, в самое ближайшее время. С побагровевшим лицом, энергично размахивая обнаженными до локтей волосатыми руками, майор упорно доказывал, что преимущество стратегической позиции русских над позицией противника безусловно, хотя его гость не возражал ни словом. Должно быть, это было невольным продолжением недавнего спора Бурже с кем-то.
— Ах, прошу прощения, Жан, — внезапно оборвал свой монолог хозяин. — Я совсем заболтался — оторвал вас от более приятного занятия за столом!
— Напротив, Анри, я слушал с большим интересом. У вас очень подробно нанесена обстановка на фронте — давненько я не видел такой карты. Плюс ваша превосходная осведомленность…
— Благодарю, Жан, благодарю! Приятно слышать от коллеги… Только, знаете, мы, европейские военные, проигравшие немцам одно за другим все сражения, теперь мним себя стратегами. Когда сами дрались, думали, прошу прощения, задницей! А теперь от иного умника слышишь: русские не так обороняются, русские оперативно неграмотно наступают! Поглядел бы я на этих наших стратегов, доведись им попасть в этакую гигантскую кровавую мясорубку, в какой оказалась Россия! Ну, хватит. За стол, коллега, за стол! Ведь нам еще предстоит деловой разговор, времени мало, не так ли, дорогой Жан? — Бурже, обхватив долговязого гостя одной рукой за талию, посмотрел снизу лукавым изучающим взглядом.
«Ах, дьявол, — мелькнула догадка у Леонида, — так ведь он испытывает меня — проверяет на выдержку! Внешней беспечностью прикрывает свою озабоченность. Ситуация-то и для него очень опасна: оплошность может стоить ему головы. Что ж, в хладнокровии ему не откажешь. Но мне своего нетерпения показывать не надо. Мне тоже полезно присмотреться к нему».
Усаживая гостя за столик, Бурже, всплеснув руками, воскликнул:
— Вот досада! Есть замечательный тост, но у меня кончилась русская водка! Не пробовали? Нет? Царское зелье! Мне как-то привезли из Парижа, но нет уже, кончилась. Ничего, ничего, мы сейчас иначе выпьем этот тост. — Вскочив, он быстренько побежал к карте, отколол два красных флажка, вернулся, сверкая черными глазами, разломил пополам ломтик хлеба, воткнул в каждый кусочек по флажку и положил один перед собой, второй перед гостем. Довольный выдумкой, он полюбовался на сотворенные им символы, сложив на круглом брюшке волосатые руки, поправил флажки, чтоб они стояли прямо, потом разлил по рюмкам коньяк.
— С вашего разрешения, мсье Жан… — Хозяин встал с рюмкой в руках. — Я предлагаю, дорогой коллега, выпить за окончательную победу вашей Красной Армии! Не так? Я не совсем точно выразился? — уловив нечто в глазах гостя, Бурже ухмыльнулся. — Ну, конечно, прошу прощения, мсье, ведь вы не служите в этой армии. А я бы хотел служить в ней! Да и вы тоже. Тогда скажем так: выпьем этот французский коньяк за победу нашей Красной Армии — единственной силы, способной спасти Европу! А? Так вас устраивает?
— Замечательно, — тихо произнес Леонид. — И за возрождение Франции.
— Благодарю, благодарю, мсье.
Осушили рюмки, помолчали.
— Эта война… Она принесет еще много горя, — разглядывая донышко рюмки, пробормотал Бурже. — После нее в Европе останутся миллионы несчастных семей… А ваши родные, Жан, — с ними все в порядке?
— Моя жена и дети в Южной Франции, Анри, но после оккупации этой зоны я с ними не виделся. Не позволяют обстоятельства, вы понимаете…
Бурже покивал головой. Его большие черные глаза, недавно брызжущие весельем, были печальны.
— Моя семья, к счастью, здесь, со мной. А мой брат погиб в Париже: его расстреляли боши. Он работал по нашему ведомству, был связником, не знаю, как они его раскрыли, думаю, что угодил в засаду на проваленной явке. Потом я узнал — перед расстрелом его пытали. Затем арестовали мою сестру, упрятали в концлагерь. Сначала я предполагал — из-за брата. Оказалось, гестапо схватило ее по другой причине. Через друзей во Франции мне удалось получить сведения из уст самой сестры: там, в лагере, есть наш человек, он переговорил с ней. На допросах от бедной женщины допытывались, где я, чем занимаюсь сейчас и прочее. А ей, разумеется, ничего не известно. Я никогда ни во что ее не посвящал. Но немцы, вероятно, располагают обо мне какими-то данными. Думаю, я был у них на подозрении, еще когда работал до войны под прикрытием корреспондента «Фигаро» в Берлине. Слежка, во всяком случае, за мной велась. И вот итог: они схватили и мучают ни в чем не повинного человека. Мне-то ясно — они держат сестру как заложницу, если им понадобится меня шантажировать.
