Op. 35
Луна над Нью-Йорком луна над домамиВ лазури прогорклой Прошепчем меж намиКвадраты окошек шныряют автоЖужжание мошек подскажет нам ктоУтес неподвижен луна не стоитНад правнуком хижин — летучий болид.
В парикмахерской
Ор. 36
Гляделся зеркало себя не узнавал…Старушка смазанно болталась на клюкеЗал брадобрейни исчезал: утопленник в реке…И лампион избалтывался языками светаНа улице безумьем нарастал экпрессНо темноты бессильным было vetoПродлить на перекрестках блудоспрос.Но грохот нарастал: едва жужжа вдали,Он манией в болезненном прогрессеКак будто ребрами прочавкалиСтальными из-за леса…Зубами тенькая растягивая сумки легкихВдруг оглушал чтоб стать воспоминаньемИ голова болталась — целлулоидЧто вспыхнет при одном прикосновеньи…
1928 г. Нью-Йорк, 10 ул.
«Давно отрекались от тел сами…»
Op. 37.
Давно отрекались от тел самиИ садились на тряских коней…Теперь мои строки диктованы рельсамиМиганьем подземных огней.Вымыслов мачех под домных повесамиЧто мчатся под городом с хрюканьем злымВ своем трехэтажьи ярясь как козлы…
Один не покорился!
Ор. 38
· · · · · · · · · ·К ручью когда на миг склоняюсьЗрю чечевицей дни Нью-ЙоркаГде массы видом изменяясьЛьют Ниагарами с пригоркаГде пароходы стаей жадойПриникли к сиськам пристанейГде цеппелины — тучи стадныПодобясь скопищам людейГде банки полны желтым блескомКак биллионы глаз тигрицНет Эсесера перелесковИ нив причесанных ресницГде человек над человекомКак кучер на коне сидитГде бедный в богача опекеЧто смерти лишь не повредит!Вздыбяся к небу в землю вросЗараза денег — в древность троныТеперь моленье и вопросНо вместо плача слышен грохотЗвездится поезд чернотеНечеловеческий то хохотУрчит в нью-йоркском животе.На человека человек идет звенящей чехардойИ в этом их проходит век…Я здесь один кто не на службеС болезнью злой не знаю дружбы;Средь сострадаемых калекНью-Йоркское столпотвореньеНе чту беднятскою душой.
Ночь старика-бездомца
Ор. 39
· · · · · · · · · ·Старик бездомец — всеми позабыт…Его коты фантасты лапкою приветятИль коркою банана детиБросают вслед ему раскрашивая быт…Последней истекши, как лава, слезоюСкрежещет в холодную ночьЗастыло проносит заплаты:Узор нищеты и проворства иглы…А небе гордятся из мрамора хатыОгней столподомы на плоскости мглы.Воткнется врастяжку стезею,Выхерив самое слово: «помочь»…Проблеет гнойливо облезшей козоюВ панельную скверовотумбную ночь…А в городе: роскошь ползет через горло,Хрусталь и меха, и каменья и чар,Ароматов, духов бесконечье; месголлы,Афинских ночей наслаждений очаг.
«Я дней изжеван города захватом…»
Op. 40.
Я дней изжеван города захватомЯ стал куском почти сплошным цементаА ведь когда-то был и я зверьем сохатымИ глаз впивалась водопадолентаЯ в прошлом мячиком в густые стеныБросал рычанье голубой поляныА ныне весь неистощимо бренныйМашинам приношу деревни фолианты.Я ране пел и сотрясались водыА скалы рушились, сломав свои скелеты.Но сроки истекли, но убежали годыИ я у матерной неозаренной Леты…Она у ног… О, шелест мертвоводный…Здесь много кораблей над хладной быстриноюПлешивеет старьем негодным,Плюгавой прошлого труною.
«Пригород…»
Op. 42.
ПригородПри — в городСегодня празднество тамСводня идиотам.Безумцам замыслившим самоубийствоБез сумы за мысом самумаБудет выдана премия:Бесплатно револьверы кинжалы банки с ядомИ — веревка что никогда не оборветсяВернейшая петляНе надо мылаА…Чердак и пыль и пауковНайдете сами…Людей излишекСлишком много.На них сегодня нет цены!
Из раздела «Регрессивное нежничанье»
«Нимфеи, сатирессы…»
Op. 1.
Нимфеи, сатирессыИ сам пузатый ВакхНе ездили экспрессеНеоспоримый факт. Сильфиды, нереиды, То знает В орт, Пакен, Передник чтут обидой Одежды грустный плен.Владетель голубятниПрошепчет наобум:Покажется, занятней, Что кожа наш костюм Удобней и опрятней — Душа сознанья; Юм.
1922 Кобе
Лестница
Op. 2.
Ступенькам нет числа и счета нетЛишь сила бы была по лестнице взбиратьсяНад черной бездною небытья та лестница стоитИ каждый день отдельная ступеньВсе выше… ШелЧем выше подымался кругозор был шире…Но меньше оставалось. Розогубый товарищЩира… Я вот…
«Леса, поля и горы влекли меня когда-то…»
Op. 3.
Леса, поля и горы влекли меня когда-то,Упрятывая взоры И делая крылатым…Но укатились годы для луз небытияИ вскорости из моды в тираж, равно, меня!
«Корабли, корабли, корабли…»
Op. 4.
Корабли, корабли, кораблиПроплывут, проплывут, проплывут…Мы с тобой — на мели, на мели,Нас они не возьмут, не возьмут.
«Мы вылетели из собвея в лиловый вечера обхват…»
Op. 5.
Мы вылетели из собвея в лиловый вечера обхват.И ветер нежный нас овеял, и обнимал, как нежный брат.И каждый факел, как лился, дарил нам желтый полусвет.Их светозарная аллея не говорит ни да, ни нет.Мы вылетели из пучины тяжелых дней и горьких дум;Хотя мы близимся к кончине, но все ж в весельи четкий ум.И рады мы, что злые змеи: обманы, муки и уронОстались там, на той аллее, творя обманности закон.Пускай приблизились к могиле, мы счастливы, что то — прошло!И если б было в нашей силе вернуть обратно это зло,Вернуть обратно жизнь затею, скорбящих помыслов узор…Грядущее в уме лилею к нему — мой тихнущий костер.
Скупые лучи
Op. 6.
Скупые лучи так редкоНа камни падут мостовыхТак редко они наполняютВоздух теплом золотымЛучи на рассвете в беседке.
Окраска цветов
Ор. 7.
В лугах маляр забыл свое ведеркоИ стаей быстрой муравьиПолзут спешат из затемненных норокЧтоб лапки выпачкать своиВсе перепачкано и даже луг зеленыйПестрят отчетливо их тонкофингерпринтА солнце голубя салопыЗатянет туже туч нежмущий бинт.
Луна над рекой
Оp. 8.
Ночь морозна — одинокоЛес как саванах застылИ луны далекой коконНимбом схвачен золотым Вышел в поле встретить волка С серым ночью этой выть Дружба с ним без недомолвок И в итоге волчья сыть С волком вместе — ночью льдистой Когда воздух сине-сер.
Аптекарь
Ор. 9.
Был знакомец раз аптекарь у меняЩурил он большие веки в свете дня,Ибо в темных тусклых склянках рылся он,В коробках, весах, жестянках заточен,От втираний и дурманов полупьян,Что лепечут иностранно тайны — брань.Мой аптекарь был веселый человек —Отравился он и долгий кончил век……
Дочь
