Мы были вместе потому, что так сложилось, однако проводили вместе больше времени, чем закадычные приятели. Мы не были сёстрами, однако у нас была общая семья, общие интересы и, порой, общий дом. Мы не были лесбиянками или бисексуальными, однако видели друг друга обнажёнными в компрометирующих ситуациях.
Наши взгляды на социальные нормы были во много противоположны, наши стили коммуникации были совершенно различны. Я видела мир (более или менее) относительно, а она видела его (более или менее) как набор противоположностей: добро и зло, правильное и ложное. Мне было трудно высказать своё мнение, пока я не была полностью уверена в контексте, а она всегда была готова высказаться определённо и принять все последствия этого. Она была протоном для моего электрона. Я росла впитывая свой опыт, а она — проецируя себя и свой опыт в окружающий мир.
Поверьте, я не говорю о том, что одна из нас была “миссис Правильность”. Две “миссис Правильность” в этом уравнении были равны. Полиамория — не замена партнёров. Как часто напоминал мне Жиль, когда во мне просыпалась неуверенность, полиамория — это дополнение партнёров. Впрочем, у меня и моей со-жены были разные мнения о полиамориии, о том чем она является, а чем — нет. Она верила в то, что люди полиаморны или моногамны по своей природе, также как они гомосексуальны или гетеросексуальны. Я считала, что это не похоже на сексуальную ориентацию и являются вопросом выбора того образа жизни, который больше подходит к нашим естественным наклонностям.
У нас было мало ответов… но много любви и надежды. Большую часть времени.
Новая жизнь вместе
— Мы собираемся как-нибудь справиться с нашей разделённостью? — в отчаянии спросила моя со-жена. У неё были средиземноморский темперамент и соответствующие эмоции. — Я недели не могу прожить без Жиля, — она начинала плакать от одной мысли об этом.
После окончания рождественских каникул, мы быстро осознали, что наши отношения не переживут расстояние между странами. Без поддержки общественных структур, наша новая любовь могла сохраниться только при условии географической близости.
Это была ночь перед нашим отъездом, и я чувствовала на своих плечах тяжесть необходимости принятия решения. Мортен не говорит по французски. Он столкнётся с ужасными трудностями, пытаясь найти работу в Париже. У Жиля нет постоянной работы. Как и у Елены, но как как актрисы и певицы ей лучше бы оставаться неподалёку от Лондона. Именно от меня зависело: переедем мы или нет. Никто не смотрел на меня прямо. Давление не было озвучено, но всё равно было огромным.
— Итак, вы хотите, чтоб мы переехали в Англию, — прямо заключила я. Решение казалось неизбежным.
Искра надежды крохотным пламенем загорелась в глубине елениных глаз. Мортен обнял меня за плечи и прикоснулся к подбородку.
— Никто не хочет, чтоб ты делала что-то, чего ты не хочешь делать, — ответил он.
Я вышла из-за обеденного стала и стала подниматься наверх, чтоб подумать. Я не осознавала этого, но это был не первый значительный выбор из множества стоявших на моём пути. Но это был первый, про который я понимала, что он именно таков. Только я видела дьявольскую альтернативу. Или остаться в Париже и потерять эти отношения, что казалось немыслимым. Или переехать в Англию, в страну, в которую я поклялась никогда не возвращаться семнадцать лет назад, подвергнуть риску мою карьеру, но дать шанс отношениям. Без какой-нибудь гарантии, что это сработает, разумеется.
— Я пятнадцать лет вкалывала как проклятая, следуя стратегическому плану, чтоб стать профессионалом в международных финансах. Я жила и работала в шести разных странах, поднимаясь по служебной лестнице, чтоб достичь нынешнего положения, — говорила я воздуху перед собой, отлично понимая, что Мортен отстаёт от меня всего на две ступеньки.
— Если ты переедешь в Лондон, весь твой международный опыт останется с тобой. Это может оказаться неплохим ходом в твоей карьере, если ты правильно сделаешь его.
— Я уехала в первую очередь для того, чтоб убежать от детских воспоминаний, связанных с моей ужасной семьёй и миром общественного подавления.
— Может быть, повзрослевшей Луизе пришло время справиться с ними? Разве может быть для этого время лучшее, чем когда рядом с тобой трое любящих тебя людей?
У меня не оставалось реальных аргументов против, кроме того, что я теряла контроль над своей жизнью. На меня давили, чтоб я сделала то, что от меня хотят другие люди, и хотя бы по этому я не хотела делать этого. Я хотела закричать так громко, чтоб изгнать его из своей головы и своей жизни. Но я не могла. Потому, что моя любовь к нему была уже сильнее моего эгоизма. Куда бы я ни подалась, это была Уловка-22. Для того, чтоб мы могли жить в мире нашей мечты, я должна принести в жертву свою жизнь и спокойствие, какими я их знаю. Всё это было слишком тяжело и я залилась слезами. Он попробовал успокоить меня.
— Послушай, Луиза, ты можешь всё организовать. Используй столько времени, сколько хочешь.
Но время не было тем, что мы имели в изобилии. Чем больше его проходило, тем меньше был шанс, что у нас всё получится.
Для того, чтоб получить то, о чём мы мечтали, спонтанность была куда важнее здравого смысла.
— Люди всё время переезжают, — сказала Елена. — Нет ничего невозможного, любовь может двигать горы. Ты можешь просто остаться здесь и не возвращаться.
Я почувствовала, как моя диафрагма прижалась к рёбрам, на мгновение скривив мой рот в гримасе ненависти. На одну секунду, пока я не восстановила свою маску. Я думала: Как она может что-то предполагать о моей жизни? Понимает ли она, чем я рискую, возвращаясь сюда
Переезжать в Англию или нет, приближаться ли к моей семье географически… вот в чём был вопрос. То есть в этом не было никакого вопроса.
Потому, что настоящий вопрос был: Как я могу действительно вступить в полиаморные отношения, которые не могут быть скрыты от моей семьи? От моего окружения?
Отдельные визиты пар могут быть сохранены в тайне. Можно держать отношения за закрытыми дверями, если они существуют в разных социальных кругах. Я могу жить двойной жизнью, двойной любовью. Но смена работы, страны, жизненных условий не могут быть спрятаны. Мне будут заданы вопросы и, независимо от того, насколько эффективно я могу врать себе самой, я не смогу успешно обманывать четырёх человек. И ложь родственникам о таких серьёзных решениях не может считаться невинной, как ни напрягай воображение. Это был бы просто кромешный обман.
И вот, явился мой второй демон. Его имя — Отрицание. Сказать правду моей семье было равносильно битве между Давидом и Голиафом. Безоружная, я взглянула в лицо Отрицанию и пригласила его в свою жизнь: “Заходи! Я приготовила твой любимый ужин, так что ты можешь уничтожать мой дом и мою жизнь.”
