Я кивнул, и он, переведя дух, снова заговорил:
— Дело в том, сэнсэй, что я был бы очень вам признателен, если бы вы сами написали в комиссию — просто чтобы подтвердить некоторые сделанные мной заявления.
— И какие же заявления ты имеешь в виду, Синтаро?
Синтаро снова глупо хихикнул и, вытянув руки над жаровней, пояснил:
— Это ведь только для того, чтобы успокоить комиссию, сэнсэй! Вы, возможно, помните, как мы однажды спорили с вами — по поводу моей работы во время китайского кризиса?
— Во время китайского кризиса? Я что-то вообще не помню, чтобы мы ссорились, Синтаро.
— Простите, сэнсэй, возможно, я преувеличиваю. Настоящей ссоры действительно не было. И все же я проявил определенную неучтивость и позволил себе выразить несогласие с вами — короче говоря, я сопротивлялся вашим предложениям, касавшимся моей работы.
— Извини, Синтаро, но я совершенно не помню, о чем ты говоришь.
— Естественно, это же такая мелочь! Она легко могла выпасть из вашей памяти, сэнсэй. Но, увы, в данный момент для меня это очень важно. Может быть, вам будет легче вспомнить, если я подскажу, что случилось это на вечеринке по случаю помолвки господина Огавы — по-моему, в отеле «Хамабара». В тот вечер я, наверное, выпил больше, чем нужно, и имел наглость откровенно изложить вам свою точку зрения.
— Я смутно припоминаю этот вечер, но деталей совершенно не помню. И все же, Синтаро, какое отношение к сегодняшнему дню имеет какая-то крохотная давнишняя размолвка меж нами?
— Простите, сэнсэй, но, оказывается, все же имеет. Кое в чем комиссия должна быть абсолютно уверена. В конце концов, нужно ведь, чтобы американские власти были довольны… — Синтаро нервно запнулся. Затем сказал: — Я умоляю вас, сэнсэй, попытайтесь вспомнить! Я всегда был — и останусь! — вам благодарен за все, чему у вас научился, но мои взгляды порой несколько не совпадали с вашими. И я, пожалуй, без преувеличений могу утверждать, что у меня возникали сильные сомнения относительно того направления, какое избрала в свое время наша школа. Вы, наверное, помните, что, хотя я в итоге всегда следовал вашим указаниям, но у меня имелись определенные опасения насчет плакатов, посвященных войне с Китаем, и однажды я даже изложил их вам…
— Плакаты, посвященные войне с Китаем? — пробормотал я. — Да, да, я припоминаю твои работы. Для нашей страны это был критический период, когда от каждого требовалось раз и навсегда твердо решить, чего именно он хочет. Насколько я помню, ты хорошо нарисовал, мы твоей работой даже гордились.
— Нет, сэнсэй, я не о том. Вы же должны помнить, что я действительно сомневался в правильности той работы, которую вы мне поручили! Ну, постарайтесь вспомнить: в тот вечер в отеле «Хамабара» я ведь открыто поспорил с вами по этому вопросу. Еще раз прошу вас простить меня, сэнсэй, за подобную назойливость.
Помнится, я некоторое время молчал. Видимо, где-то в это время я встал, потому что помню, что когда заговорил, то стоял спиной к двери, ведущей на веранду, и обращался к Синтаро через всю комнату.
— Так ты хочешь, — сказал я наконец, — чтобы я написал в твою комиссию письмо, которое как бы освобождало тебя от всякого влияния с моей стороны? Ты ведь об этом, в сущности, речь ведешь, верно?
— Ничего подобного, сэнсэй! Вы все неправильно поняли! Я по-прежнему горжусь тем, что меня считают вашим учеником. Просто если бы удалось заверить комиссию, что в вопросе об издании плакатов, посвященных войне с Китаем…
Синтаро снова запнулся. Я немного раздвинул двери на веранду, и ледяной воздух тут же устремился в эту щель, но мне было все равно. Я смотрел в сад, на медленное кружение снежных хлопьев.
— Синтаро, — сказал я, — а почему бы тебе просто не принять собственное прошлое? Ты ведь в свое время немало выиграл, заслужив теми своими плакатами почет, уважение и множество похвал. Возможно, в мире теперь несколько иное мнение о твоих тогдашних работах, но лгать о себе все же не стоит.
— Это верно, сэнсэй, — сказал Синтаро. — Я отлично вас понимаю. Но в данном случае я был бы в высшей степени вам благодарен, если бы вы все же написали в комиссию по поводу этих плакатов. Вот, у меня с собой фамилия и адрес председателя комиссии.
— Синтаро, пожалуйста, послушай меня…
— Сэнсэй, я очень вас уважаю и всегда благодарен за советы и науку, но поймите, мне еще работать и работать. Это прекрасно, предаваться размышлениям и философствовать, когда ты на пенсии. Но я-то пока вынужден существовать в трудовом мире и кое о чем должен позаботиться, если хочу получить место, которое, кстати, по всем прочим показателям и так уже почти мое. Умоляю вас, сэнсэй, пожалуйста, войдите в мое положение!
Я не ответил, продолжая смотреть, как снег падает на ветви деревьев в моем саду. Не оборачиваясь, я услышал, что Синтаро встал.
— Вот имя и адрес, сэнсэй. Если можно, я оставлю это здесь. Я буду невероятно вам благодарен, если вы еще раз обдумаете мою просьбу, когда у вас найдется минутка свободного времени.
Последовала пауза — я полагаю, он еще надеялся, что я обернусь и позволю ему уйти, сохранив хоть какое-то достоинство. Но я продолжал смотреть в сад. Снег хоть и шел все время, но успел лишь слегка запорошить кусты, а стоило чуть дохнуть ветерку, и вовсе почти весь осыпался с ветки клена за окном. Лишь на каменном столбе с фонарем у задней стены сада красовалась пышная снежная шапка.
Я услышал, как Синтаро еще раз извинился и вышел из комнаты.
Со стороны может, наверное, показаться, что я был излишне неуступчив в разговоре с Синтаро. Но если знать, какие события предшествовали этому визиту, легко можно представить себе, почему я столь неприязненно отнесся к его попыткам уклониться от ответственности за прошлое. Ведь Синтаро явился ко мне всего через несколько дней после «миаи» Норико.
Переговоры относительно предполагаемого брака Норико с Таро Сайто тянулись всю осень, но продвигались довольно успешно; в октябре состоялся обмен фотографиями, и вскоре господин Кио, наш посредник, принес нам приятное известие: молодой человек прямо-таки мечтает познакомиться со своей будущей невестой. Норико, естественно, тут же устроила целое представление, заявляя, что ей надо еще подумать, хотя всем было уже совершенно ясно: дочери моей уже двадцать шесть, а потому вряд ли она так просто откажется от брака с Таро Сайто.
Так что я уведомил господина Кио, что мы охотно принимаем предложение устроить «миаи», то есть смотрины. Вскоре были согласованы и дата — один из дней ноября, — и место встречи: отель «Касуга-Парк». Сейчас — и вы, возможно, согласитесь со мной — этот отель имеет несколько вульгарный облик, и меня подобный выбор даже немного расстроил. Но господин Кио заверил нас, что закажет отдельный кабинет, и намекнул, что семейству Сайто очень нравится тамошняя кухня, и я в итоге дал свое согласие, хотя и без особого энтузиазма.
Господин Кио также предупредил нас, что может получиться большой «перевес» членов семьи будущего жениха — во всяком случае, собирался прийти и его младший брат, а не только родители, — и посоветовал нам с Норико тоже взять с собой кого-нибудь из родственников или близких друзей для дополнительной, так сказать, поддержки. Но Сэцуко жила далеко, а больше никого, чтобы попросить присутствовать на «миаи», у нас не было. Видимо, именно ощущение того, что мы можем оказаться в невыигрышном положении, вдобавок к неудачному, с нашей точки зрения, выбору места, и заставило Норико нервничать больше обычного. Короче говоря, эти несколько недель перед смотринами оказались для нас достаточно трудными.
Часто, едва вернувшись с работы, Норико с раздражением спрашивала: «Ну, и чем ты тут целый день занимался, папа? Как всегда, наверное, бродил по дому и хандрил?» А я вовсе не «бродил и хандрил», а, напротив, прилагал все усилия для того, чтобы брачные переговоры на этот раз закончились успешно. Но, считая, что в столь ответственный период не стоит тревожить Норико подробностями моих действий в данном направлении, я отделывался весьма невнятным рассказом о том, как провел день, тем самым лишь побуждая ее продолжать свои нелепые инсинуации. Теперь-то я понимаю, что зря не обсуждал с ней некоторые вещи открыто, ибо моя уклончивость лишь вызывала у Норико еще большее напряжение. Если бы я был с ней откровеннее, это могло бы, наверное, предотвратить многие неприятные моменты в наших тогдашних отношениях.
Помнится, однажды, когда Норико вернулась с работы домой, я подрезал в саду кустарники. Она вполне вежливо поздоровалась со мной с веранды и исчезла в доме. А через некоторое время, когда я уже сидел на веранде и любовался садом, оценивая результаты своей работы, Норико, успевшая переодеться в кимоно, принесла чай, поставила поднос между нами и тоже села. Стоял один из тех восхитительных дней, которыми была отмечена у нас прошлая осень; сквозь не опавшую еще листву пробивались лучи нежаркого солнца. Норико, проследив за моим взглядом, вдруг сказала:
