Однажды после нагоняя за мелкие неточности (в которых был виноват Шолохов, стремившийся выражаться слишком художественным языком) Кашин в сердцах написал в журнале регистрации шифровок сбоку и совсем мелко: «Виноградов — кадум». Через день Валентин про это забыл, но подполковник Виноградов вскоре прилетел на Кубу с инспекционной проверкой. Слово «кадум» он сумел разобрать без шифровальщика, прочитав его от конца.
В Москву младший лейтенант Кашин был доставлен тем же рейсом ИЛ-62, который вез подполковника. Виноградов поставил вопрос об удалении Кашина В.А. из органов разведки и исключении из партии. Пострадал и московский напарник Кашина шифровальщик Утерин, которому, как выяснилось на очной ставке, Кашин передал характеристику подполковника незашифрованной, и ее могли перехватить разведки империалистических держав. Кашина и Утерина лишили офицерских званий, права работать за границей. Но, учитывая чистосердечное раскаяние обоих, ограничились строгими выговорами по партийной линии и перевели в десятый отдел «Семерки» — 7-го оперативного управления — в службу внешнего наблюдения.
Однако в службе этой Кашин не проработал ни одного дня. Когда новый его начальник увидел, как Валентин шагает к столу, он сказал, не скрывая раздражения:
— Только хромых топтунов мне не хватало.
Ниже топтунов должностей в органах не имеется, и его направили на гражданскую кадровую работу в редакцию «Трудовой правды». Он жалел, что удален из органов: год стажа там засчитывался за два, а работа не пыльная. Утешало только то, что однокомнатную квартиру он уже получил, а скромная прибавка к зарплате регулярно продолжала идти. Обстоятельства изменятся, и он туда вернется.
Зоя оставила Кашина, еще когда он учился в спецшколе, и вышла замуж за инженера, поэтому, вернувшись с Кубы в Москву, Кашин женился на своей соседке. Лидия оказалась намного старше его и сперва всем была довольна, но потом стала жаловатся, что не видит от него ни возможности хорошо заработать (одни только расходы на марки да на аквариумы), ни радостей, на которые он ей намекал в устных беседах. Не поистрепался ли он на Кубе, где, говорят, Фидель Кастро разрешает свободную любовь? И если деньги за любовь там сдают государству, то хоть удовольствие оставляют себе. Эти взгляды шли вразрез с убеждениями Валентина. Даром или недаром, но Лидия стала изменять ему безо всякого стеснения, и он предпочел расстаться, поскольку взгляды на счастье у них разные, не говоря уж о кроватной жизни.
С Кубы Валентин привез небольшую коллекцию красивых почтовых марок и, снова начав холостую жизнь, стал собирать их с двойной энергией. В Обществе филателистов его уважали как работника печати и выбрали в правление. Кроме того, с Кубы же был им привезен аквариум с полосатыми тропическими рыбками. Он кормил рыб, приучал, строил на дне гроты. Когда он прочитал в журнале, что смотреть на рыб полезно для повышения производительности труда, он завел аквариум на службе. О характере, повадках и размножении рыбок он говорил с охотой, показывал, как рыбки приучены спешить на корм. Насыпая из пакетика сухую дафнию, Валентин даже ненадолго клал на стол ключи, чтобы освободить вторую руку.
Злые языки в газете говорили, что для завредакцией рыбки важнее людей. Ведь рыбы — это фауна, часть природы, которую надо любить и беречь, а люди — всего-навсего кадры. Но это было преувеличение. К сотрудникам редакции Кашин относился не хуже, чем к рыбам.
13. У КАЖДОГО СВОИ ФУНКЦИИ
— Вызывали, Игорь Иваныч?
Готовое к улыбке, круглое, доброе лицо Кашина просунулось в приоткрытую дверь.
— Присядь, Валя.
Редактор дружески пожал ему руку. Пока Кашин садился, Макарцев разглядывал его, будто знакомился впервые, обдумывая, как лучше вести разговор. Валентин ходил в неизменных темных брюках и американском клетчатом пиджаке, привезенном с Кубы и уже слегка поизносившемся. На нем всегда была одна, но чистая финская белая нейлоновая рубашка с красными запонками. Он стирал ее сам каждый вечер и сушил в ванной на плечиках. Галстук с мертвым узлом застегивался крючком сзади, под воротником. Узел чуть сбился набок, и, севши, Валентин его подправил, со вниманием ожидая, что спросит редактор. Лицо его, простое и открытое, располагало к полной откровенности. Такой человек просто не смог бы хитрить, если б и захотел.
— Как дела с машбюро? — спросил Макарцев, ничего не придумав.
— Вы имеете в виду приказ о шрифтах? — Кашин пригладил волосы, откашлялся, готовый доложить. — Ну и возни было! Пока все документы проверил, семь потов спустил. Все закончил. Я бы не ждал, отвез, но ваша подпись требуется… Вот тут…
Валентин раскрыл скоросшиватель и положил перед редактором стопку листов.
— Почему так много?
— На каждую машинку отдельно. Для экспертиз, я полагаю. Чтоб порядок был…
— Оставь, я позже подпишу… Вот что… — он испытующе смотрел на Валентина. — Договоренность нашу не забыл?
Уже давно Макарцев, уверенный в том, что Кашин собирает в редакции информацию, просил его ненавязчиво присматривать за поведением сотрудников: как себя ведут в бытовом отношении, кто злоупотребляет выпивкой. Ведь мы на виду, центральная газета, так чтобы у нас внутри все было в порядке. Задание партийное, но между нами. Подобный метод Игорь Иванович в принципе отрицал категорически, но это была дипломатия. Завредакцией все равно обязан был заниматься этим помимо желания редактора. К тому же Макарцев мог хотя бы держать руку на пульсе, чтобы в случае чего успеть вмешаться, предотвратить перегибы. Прямо потребовать сообщать ему, редактору, о чем Кашин докладывает там, нельзя. А вот попросить кадровика быть в курсе личных дел сотрудников, то есть способствовать укреплению трудовой дисциплины, — просто обязанность хорошего руководителя. Кашину ведь, в принципе, тоже хочется быть во взаимопонимании с редактором.
— Вы имеете в виду насчет обстановки? — уточнил он. — Значит, так. Отдельные случаи выпивки в служебное время имеют место. Я вызывал, предупреждал. Меры без вас не принимал. Пьют, правда, без шума, а повод всегда найдется: то день рождения, то еще чего. Особенно, конечно, молодежь в цехах — наборщики, верстальщики. Но у этих свое начальство, я его предупреждаю о каждом случае. А в редакции тоже есть… Теперь насчет аморалочки, так сказать… Ухаживают, конечно! А вот разговоры!
— Разговоры?
— Всегда есть, Игорь Иваныч. Сейчас вроде потише. Или все уже высказали… Я, правду сказать, проинформирован, что ходят кое-какие материалы, связанные с Солженицыным. «Раковый корпус», кажись, и мелкие рассказы называют. Еще стенограммы судебных процессов… Этого добра много при обысках изымается. Но у нас не видел… Анекдоты рассказывают, но о бабах больше, это вас не интересует…
— Нет, отчего же?
— Рассказал бы, да у меня дара их рассказывать нету. А вот политический один свежий про Ленина… В отдел комвоспитания к Якову Маркычу старый друг заходил, гривастый такой, фамилия ему Сагайдак, на весь отдел рассказывал. К какой, дескать, дате американцы свой «Аполлон» на Луну готовятся запускать…
— К какой же?
— К столетию со дня зачатия Владимира Ильича.
— Неужели девять месяцев?
— Точно! Сам по календарю проверил!
— Да… — Игорь Иванович вздохнул. — Все-таки недостаточно мы с тобой работаем над повышением идейно-политического уровня сотрудников, как считаешь?
Ответа не последовало, но все равно это верный ход: сделать завредакцией не просто доверенным лицом администрации, а соучастником недоработок, чувствующим ответственность не только за слушанье анекдотов, но и за их рассказывание. Макарцев как бы уравнивал в этой ответственности Кашина с собой.
— Значит, машинописную литературу никто в редакции не читает? — в упор спросил он.
— Никто. Уж я бы точно знал! Это сейчас самое… Я хочу сказать, для органов.
— Хорошо, что ты, Валя, это понимаешь. Мне обещали премии ко Дню печати, и нужно заранее решить, кому давать. Чтобы кандидаты были стопроцентные. Подработай списочек…
— Будет сделано, Игорь Иваныч.
— Что касается премии тебе самому, то не беспокойся.
— Что вы, Игорь Иваныч!
— Тебя я включу в список с администрацией. Кстати, — Макарцев сменил тему и вновь умело, со вторым расчетом, — как мой новый зам справляется с делами? С сотрудниками нашел общий язык? Если что, помочь надо, подсказать. У нас в газете свои традиции, пусть привыкает, чтобы не наломать дров…
Важно, чтобы кое-что до Ягубова дошло через Кашина, как бы минуя главного редактора.
— Ягубов — наш человек, — успокоил Макарцева Валентин. — У него хватка крепкая. Знакомится. Полдня читал личные дела. Говорит, надо знать, с кем имеешь дело…
Все теперь говорят «наш человек», и все вкладывают свой смысл.
