– Похвально, похвально, – одобрительно сказал он, – очень чисто и аккуратно пропалываете.
Но обращался он к Хубертусу, который за всё время и к тяпке не прикоснулся. Меня Косма даже взгляда не удостоил.
А Хубертус продолжал притворяться:
– Если вы позволите, брат санитар, я хотел бы задать вам вопрос.
– Да, сын мой?
А мне в этом монастыре ещё ни разу никто не сказал «сын мой».
– Бот это растение – это ведь то же, что названо в Священном Писании?
Брат Косма сделал удивлённое лицо:
– Какое место из Писания ты имеешь в виду?
– То, где описывается манна в пустыне. Quod erat quasi semen coriandri. «Манна же была подобна кориандровому семени».
Санитар засмеялся:
– Это не кориандр, сын мой. Это обычная петрушка. Petroselinum.
Хубертус обычно держится очень важно, воображает о себе, но когда надо, может притвориться скромным и подобострастным.
– Прошу меня простить, – сказал он. – В Библии я кое-что понимаю, а в огородных растениях нет.
– Тогда нам придётся, наверное, подыскать для тебя другую деятельность.
Брат Косма ещё раз кивнул ему и отправился назад, в монастырь. Хубертус выждал, когда тот скроется за воротами, потом выпрямился и отряхнул свой наплечник. Лицо его было как у Поли, когда тот устроит какую-нибудь хитрость и всех обманет.
– Давай поспорим, что уже скоро я начну работать в библиотеке?
– Но это же подло, – сказал я, – я делаю работу, а тебя за неё нахваливают. А ты даже не знаешь разницы между петрушкой и кориандром.
Ухмылка Хубертуса стала ещё шире:
– Иногда стоит прикинуться дурачком в одном, чтобы другие сочли тебя особенно умным в другом.
Притворство – это грех, и если Хубертус попадёт за это в преисподнюю, то заслуженно. В Священном Писании он знает толк, надо это признать, только это не значит, что он богобоязненный. Наоборот, я считаю, он еретик, хотя и не говорит запрещённые вещи напрямую, а всё окольными путями. Может быть, верно всё то, чему учит церковь, говорит он, её учение, дескать, он не хочет ставить под сомнение, но всё это предназначено для простого народа, для людей, которые никогда не займут места для хора. Они должны придерживаться всех правил, которые объявляет церковь, ради порядка и потому, что они мало чего понимают. Но те, кто стоит выше и диктует правила, всегда могут сделать для себя исключение из этих правил, поэтому он и хочет оказаться среди этих высших, нет, он не должен обязательно стать епископом или аббатом, но хотя бы кем-то наверху.
Я возразил ему, что нельзя так говорить про аббатов и епископов, ведь они же как судьи, которые тоже должны особенно строго придерживаться законов, как раз потому, что они так хорошо их знают. Хубертус засмеялся и сказал, что раз я верю в такое про судью, это лишь доказывает, что я ничего не знаю о мире, что я вырос в деревне, где такие бабушкины сказки всё ещё путают с действительностью. Нет уж, дело обстоит так, что лучшие люди создают свои законы или ставят с ног на голову старые законы до тех пор, пока не приспособят их под себя, с приложением фантазии всегда можно найти путь. Надо только иметь власть, чтобы никто не посмел тебе возразить.
– Я не могу в это поверить, – сказал я, а он:
– Я тебе это докажу.
И тогда он попросил объяснить ему, почему бобёр – это рыба.
– Бобёр не рыба, – сказал я.
– А во время поста рыба, – сказал Хубертус.
В то, что он мне потом рассказал, я не хотел верить, но, кажется, так и есть. Я знаю братьев в кухне, откуда я забирал объедки для свиней, и они мне это подтвердили.
– Рыба живёт в воде, и бобёр живёт в воде, – заключил один епископ, – поэтому бобёр рыба и его можно есть в пост.
– Путь всегда найдётся, – сказал Хубертус. – Надо только делать вид набожного.
Чёртова Аннели как-то рассказала историю про лицемера, который сидит в аду; всякий раз, когда ему приносят пить, кружка оказывается дырявой. Он стал жаловаться, и чёрт ему ответил: «Эта кружка полна воды так же, как твои речи полны правды».
Злорадствовать нехорошо, но я нахожу утешение в том, что Хубертус совершенно точно окажется в аду.
Девятнадцатая глава, в которой в монастырь прибывают гости
Монахи, которые давно живут в Айнзидельне, могут ещё утром сказать тебе, сытным ли будет ужин. Поначалу я не понимал, как им это удаётся, но потом заметил: монахам для этого достаточно было заглянуть в календарь святых. В дни с важным святым дают рыбу, а с очень важным – даже мясо, пусть и плохонькое, сильно приправленное чесноком и садовым чабёром, чтобы не заметно было, что оно уже подвоняло. Но большинство святых не представляют собой ничего особенного, и на их дни мы получаем только пшённую кашу. В день памяти святого Куниберта мы все уже настроились на постную кормёжку, но нам дали кое-что праздничное, да в таком изобилии, что даже до нас, подопечных аббата, дошли не пустые посудины. Братья с кухни специально зарезали свинью, а такое бывает только по большим праздникам, и мы с Балдуином в шутку назвали святого Куниберта братом Корбинианом, по имени нашего толстопузого келаря. Мне удалось подцепить кусочек грудинки, её хоть и пришлось долго жевать, зато она была жирная и сытная. Я уже почти забыл, каково это вообще – не чувствовать голода. И пива нам налили, да не вторичного, сваренного на уже вываренном сусле, которое младшие монахи называют мочой, а тёмного, склеивающего рот, какое дают только по праздникам. Мы с Хубертусом выпили по целой кружке, и у меня даже голова пошла кругом.
Особенное было в тот день, что монастырь посетили важные люди, «важнее всякого святого из календаря», сказал Хубертус. Я подметал перед воротами листья, поэтому видел, как подъезжает группа, верхом на таких могучих рысаках, рядом с которыми самый сильный жеребец Айхенбергера выглядел бы как кошка рядом с рысью. Но Хубертус говорит, что это не настоящие боевые рысаки, те ещё крупнее, хотя в такое трудно поверить. Не на каждом коне был всадник, некоторые везли на себе только груз. Один из всадников нёс знамя с красным львом на задних лапах, а другого сопровождала свора собак, привязанных на длинных поводках к луке седла. Но собаки были не обученные, не такие, как у Криенбюля, это были крупные звери, от таких и волк бы убежал. Все рыцари были богато одеты, лучше всех предводитель, чей плащ спереди был застёгнут пряжкой из чистого золота, по крайней мере, так это выглядело. Брат Зенобиус, который с красивым низким голосом, отвечает у нас за конюшни, так он потом говорил мне: за то золото, что пошло на одну только упряжь рыцарей, можно было бы целый год кормить сотню нищих, причём не только овсяной кашей. Любому другому я бы не поверил, но Зенобиус не из тех, кто стал бы преувеличивать, он никогда не скажет не подумав. Я даже слышал, что предыдущий аббат хотел сделать его келарем, по хозяйству, но Зенобиус вымолил оставить его на его скромной должности, потому что у него тут есть время думать и молиться.
Вечером в трапезной эти красно-жёлтые камзолы так и светились между тёмными монашескими хабитами. Предводитель прибывших имел право сидеть на почётном месте, и все блюда подносили ему первому, ещё до князя-аббата и до приора. Другие из его отряда сидели немного дальше, но всё равно среди высокопоставленных монахов, и во время обеда они так громко переговаривались и пели, что не было слышно чтения молитвы. Даже брат Финтан, для которого всегда так важны правила, подпевал во всё горло, как будто он был не наставник послушников, а главный тенор в хорале.
Хубертус говорит, герб с красным львом означает, что предводитель отряда – один из Габсбургов, двоюродный брат или племянник герцога Леопольда. И я ещё раз удивился, что он знает такое, ведь не так уж и намного он старше меня. Аббат и приор должны были перед этим Габсбургом лебезить изо всех сил, сказал он, они ему, если потребует, ноги помоют, потому что если он расскажет герцогу, что его плохо принимали, тому стоит только пальцами щёлкнуть – и они снова станут обыкновенными монахами. А про самого герцога Леопольда Хубертус знал так много, будто каждую неделю был зван к нему на обед: и что его называют «достославный» или «Габсбург-меч», что отец его был убит и что у него есть брат по имени Фридрих, который хочет стать королём. Но это желание Хубертус выдумал, ведь он же не исповедник этому Фридриху. А чтобы выведать ещё больше, он хотел подружиться с кем-нибудь из свиты и поболтать с ним, он даже высмотрел подходящего рыцаря, не из начальства, те слишком родовиты, но и не из самых низов, те не посмели бы ничего сказать про господ. А знание всегда пригодится, говорит Хубертус, хотя никогда не скажешь наперёд, для чего оно может понадобиться.
